Текст статьи
Особенности образного мира «Братьев Карамазовых» тесно связаны с идеей спасения — главной идеей христианства. Идея спасения содержит в себе потребность понимать историю как взаимодействие Бога и человека, требует таких категорий выражения, как символ и антиномия, требует от человека веры. И правда, в свете идеи спасения история человеческой жизни «становится историей спасения: творение, грехопадение, искупление, страшный суд»1. Внеположность Бога тварному миру лежит в основании христианского символа и антиномии. Непосредственно с символом связана вера, так как в христианском понимании символ скрывает в себе не столько тайну и возможность ее познавать, сколько то, перед чем осуществляют себя как верность, так и неверие2. Идея спасения вынесена в эпиграф к роману и, думается, категории символа, антиномии и веры должны играть важную роль в произведении.
В исследованиях последних лет уже говорилось об указанных категориях в применении к творчеству Достоевского. Задача данной работы — на материале «Братьев Карамазовых» показать укорененность антиномии, символа и веры в идее спасения. Антиномизм образного мышления Достоевского, на христианские корни которого указывал еще Н. Бердяев, — факт общеизвестный. Но так как нас интересует антиномизм в связи с идеей спасения в творчестве Достоевского, то мы приведем примеры парадоксальности мышления писателя.
На страницах «Дневника писателя» категории оппозиции единение — обособление меняются местами, переходят друг
_______
© Шараков С. Л., 2001
1 Хайдеггер М. Европейский нигилизм // Время и бытие. М., 1993. С. 13.
2 См. о связи символа и веры: Аверинцев С. С. Поэтика ранневизантийской литературы. М., 1997. С. 129—134.
392
в друга. Например, единение в виде банков, обществ и ассоциаций названо «обособлением» (22, 81)3. Таким же обособлением оказываются единения типа французской республики (22, 83), английского патриотизма (22, 95), папства (22, 88), спиритизма (22, 93). Обособление же допетровской Руси от Европы и всего человечества Достоевский называет залогом единения во Христе (23, 46). Последний пример обнажает христианскую природу антиномизма у писателя: все, что созидается не в Боге, оказывается обособлением от Источника жизни и ведет к духовной смерти.
В «Братьях Карамазовых» христианский антиномизм играет ключевую роль и лежит в основании образного мира романа. Об этом свидетельствуют эпиграф и «Предисловие», которые являются своеобразными «yкaзатeльнымизнaкaми», нaпpaвляющими читателя в определенное «русло» прочтения. Эпиграфом к роману служат слова из Евангелия от Иоанна, в которых парадоксальным образом выражена идея спасения: кто нe умрет — погибнет, кто хочет жить — должен умереть.
Парадоксальность идеи спасения дана уже в «Предисловии». Здесь мы встречаемся с двумя антиномиями: единение — обособление и целое — часть. Обособление Алеши Карамазова, героя романа, оказывается «сердцевиной» целого, а единение его современников — обособлением от древа жизни (14, 5). Роман является частью целого: он «разбился сам собою на два рассказа «при существенном единстве целого»« (14, 5). (И тогда, если логически продолжить мысль, и каждая книга несет в себе «сердцевину» целого.)
Единство целого в свете идеи спасения не есть ли прямое указание на историю Алеши и всего рода Карамазовых как на часть, в которой отражается целое Священной истории?
Книга «История одной семейки» организована таким образом, что история отдельно взятой семьи вырастает в историю семьи человеческой. В главе «Первого сына спровадил» автор-повествователь рассказывает об обстоятельстве, послужившем завязкой последующих событий: отец отказал сыну, вернувшемуся в родной город после многолетнего отсутствия, в наследстве. Сам по себе сюжет не может не напоминать притчу о блудном сыне при том, что русские писатели XIX в. часто вводили ее в художественную ткань своих произведений.
_______
3 Произведения Достоевского здесь и далее цитируются по изд.: Достоевский Ф. М. Полное собрание сочинений: В 30 т. Л., 1972—1990.
393
На первый взгляд, отстаиваемая притчей связь между покаянием и прощением в романе нарушена и нарушена причем не по вине заблудшего сына. Каяться не перед кем, так как и отец такой же грешник. Получается: можно было бы и покаяться, но — не перед кем. Казалось бы, мы имеем дело с коллизией, намеченной в «Господах Головлевых» Щедрина, где в трагедии родового помещичьего быта утрачивают свою силу духовные реалии, отраженные в притче. Но Достоевский выводит проблему на качественно иной уровень. Кровно-родовому единению в книге противопоставлено единение духовное. Противостояние это выразилось и композиционно: начинается «История одной семейки» главой «Федор Павлович Карамазов», а заканчивается главой «Старцы», в которой повествуется о духовном отечестве и сыновстве. Включение главы «Старцы» в книгу под названием «История одной семейки» расширяет пределы семьи Карамазовых до семьи человеческой, история которой предстает в виде противостояния духовного, христианского единения единению кровно-родовому, языческому. Характеризовать же истоpию человечества через противостояние язычества и христианства — значит понимать историю в свете идеи спасения.
В данном понимании символична история самой семьи Карамазовых, так как и отдельная семья является образом человечества. Разделение на язычество и христианство намечено и здесь. Повествователь так выстраивает рассказ о женах Федора Павловича, oб их судьбах, что он становится рассказом о язычестве и христианстве. Интересны имена жен. Аделаида (нем. Adel) переводится как род, т. е. как понятие природно-естественного мира, Софья (греч. Sojiva) — мудрость, как категория мира духовного. И если нет прямых указаний на язычество Аделаиды, оно косвенным образом подтверждается подчеркиванием того факта, что вторая жена Софья была христианкой: «Софья молилась со взвизгиваниями и вздрагиваниями»; «Лицо у Софьи во время молитвы было исступленное, но прекрасное» (14, 18). В этом смысле примечательны и слова Федора Павловича: «Ныне отпущаеши», — которые он произносит между двумя женитьбами, как раз после того, как узнает о смерти первой жены Аделаиды. Как известно, слова «Ныне отпущаеши» принадлежат Симеону-Богоприимцу и символизируют собой Рождество Христово и одновременно — упразднение язычества.
394
Соотношение целого и части в духе идеи спасения лежит в основании образной системы романа. Если внешней стороной «Братьев Карамазовых» будет история отцеубийства, то внутренней является история семьи Карамазовых в свете Священной истории. И в этом смысле отцеубийство оказывается богоубийством и возводится к началу всякого греха — к искушению и падению. Эта тема присутствует в романе. Дважды искушается Алеша: сначала братом Иваном, а затем — Ракитиным, и дважды падает, и только вера спасает его. Впадает в грех Митя, когда в мыслях произносит хулу на отца, и только Бог спасает его от отцеубийства, от окончательного падения. Лизу искушает Иван, а Коля Красоткин проходит испытание железной дорогой. Илюшу искушает Смердяков в случае с Жучкой, а Митя искушает отца Илюши, и последний чуть было не возроптал на Бога.
Другие моменты Священной истории ярче всего явлены в судьбах Алешы и Зосимы: Воплощение, Воскресение и Пятидесятница сконцентрированы в смерти 3ocимы, образ которого в романе соотносится со Христом. Такая соотнесенность возникает уже в книге «Неуместное собрание», а именно в сцене в монастыре4. До смерти старца рушатся благие начинания Алеши: Мите он не помогает, разговор с Илюшей не получается, деньги отцу Илюши передать не удается. Правда, затем неудачи оборачиваются победой, но происходит это лишь после смерти Зосимы, после того как в главе «Кана Галилейская» на Алешу сходит «незыблемая» сила:
…с каждым мгновением он чувствовал явно и как бы осязательно, как что-то твердое и незыблемое, как этот свод небесный, сходило в душу его. Какая-то как бы идея воцарялась в уме его — и уже на всю жизнь и во веки веков. Пал он наземлю слабым юношей, а встал твердым на всю жизнь бойцом… (14, 328).
Логика духовного возрастания Алеши указывает на события Священной истории: только благодаря Воплощению, крестным страданиям до смерти, Воскресению и Пятидесятнице стяжали апостолы силу вязать и решать.
Самым тесным образом идея спасения в романе связана с верой. Объективная сторона спасения — Бог спасает человека, — как мы уже видели, ярче всего представлена в судьбе Алеши. Субъективная сторона спасения — ответ человека
_______
4 См. о сцене в монастыре: Шараков С. Л. Идея русского мессионизма // Достоевский и современность: Материалы ХII Международных Старорусских чтений. Старая Русса, 1998. С. 158—159.
395
на призыв Божий — осуществляется в вере как всеобъемлющем принципе христианской жизни. О вере речь заходит в книге «История одной семейки», где она осмыслена в связи с чудом: «В реалисте вера не от чуда рождается, — размышляет повествователь по поводу веры Алеши, — а чудо от веры» (14, 25). Далее он вспоминает историю с апостолом Фомой, который лишь после того, как осязал Спасителя, воскликнул: «Господь и Бог Мой!» (14, 25). Тем самым в понимании веры повествователь удерживает момент верности и отодвигает на второй план момент гносеологический. Не откровения некой тайны ждал ап. Фома, им двигало желание обрести Бога Живого и служить Емy. Нo по отношению к Богу можно проявлять и неверность. Фиксируя в вере момент верности, Достоевский направляет внимание читателя на определенное восприятие откровения вечного во временном. В данном смысле откровение является как бы знамением, перед которым себя осуществляют как верность, так и неверие.
В романе есть ряд таких «пререкаемых» образов. Так, Федор Павлович, отпуская Алешу в монастырь, наставляет сына:
Да и приличнее тебе будет у монахов, чем у меня, с пьяным старикашкой да с девчонками <…> Hy авось и там до тебя ничего не коснется <…>Ум-то у тебя не черт съел. Погоришь и погаснешь, вылечишься и назад приедешь. А я тебя буду ждать… (14, 24).
В словах Федора Павловича монастырь перестает быть местом спасения и оборачивается блудилищем, из которого надо возвращаться. Получается притча о блудном сыне наоборот.
Таким же «пререкаемым» знаменем оказывается Зосима. Сцена в монастыре («Неуместное собрание») соотносится с евангельскими событиями фарисейского суда над Христом5.
«Пререкаем» в романе образ Воскресения. Федор Павлович, увидев в монастыре помещика Максимова, называет его фон Зоном. А затем, перед отъездом из монастыря, Федор Павлович рассказывает историю про фон Зона, убитого в блудилище. Тем самым Федор Павлович соотносит монастырь с блудилищем, ведь он встречает Максимова в монастыре. Спрашивая же помещика: «Он (фон Зон. — С. Ш.) из мертвых воскрес, так ли, фон Зон?» — Федор Павлович
_______
5 Там же.
396
играет фамилией Зон, которая по-немецки означает «сын». Получается: Сын из мертвых воскрес, так ли, Cын? Очевидно, что Федор Павлович соотносит фамилию убитого немца с именем Сына Божия и подвергает сомнению Bocкpeceниe.
В романе есть не только образы веры. Размышляя о вере, повествователь указывает и на неверие, символом которого называет Вавилонскую башню. На протяжении романных событий образы веры и неверия получают свое развитие и противостоят друг другу. Вавилонской башне противопоставлена Церковь. О Церкви как основе истинного единения говорят Зосима и о. Паисий. На мистическое единение человека с Богом повествователь только намекает, используя при этом образы Св. Писания. В этом смысле значим образ матери Алеши, в свете косых лучей заходящего солнца протягивающей руки к Богородице. Вспоминается образ Церкви в Откровении от Иоанна Богослова: «Жена, облеченная в солнце» (12:1).
Следующий ряд образов — праведный Иови Фауст. В литературоведении уже отмечалась соотнесенность событий и образов в романе как с Книгой Иова, так и с «Фаустом» Гете. И если образ праведного Иова служит развитием темы верности, то тема Фауста развивает тему неверия и указывает на «европейскую мысль, отрешившуюся от опеки богословия, пытающуюся идти на своих ногах и впервые отдающую себе отчет в своих силах»6. B романе знаком самообожествления человека является железо7 как изделие pyк человеческих, при помощи которого человек возвращает себе власть над миром, вследствие грехопадения утраченную. Железо — одно из проявлений Вавилонской башни. Именно на железо как на атрибут нового антихристианского царства указывает Федор Павлович:
Вы меня на семи соборах проклинали <…>! Довольно, отцы, нынче век либеральный, век пароходов и железных дорог (14, 463).
Можно заметить: определяя век свободы, Федор Павловичиспользует атрибуты материального мира, что говорит об одномерности, приземленности мира без Бога. В таком
_______
6 Булгаков C. Н. Иван Карамазов (в романе Достоевского «Братья Карамазовы») как философский тип // Булгаков C. Н. Сочинения: В 2 т. Т. 2: Избранные статьи. М., 1993. С. 39.
7 См. о железе: Карасев Л. Как был устроен «заклад» Раскольникова // Достоевский и мировая культура: Альманах № 4. М., 1995. С. 5—56.
397
мире человек остается наедине с самим собой и плодами своего труда.
Напротив, построение Церкви, Небесного Иерусалима описывается в романе в категориях мира духовного. Вопрос: «Кто основал Трою?» в книге «Мальчики» получает символическое обобщение. На реплику мальчика Карташова, назвавшего имена основателей Трои, Коля Красоткин отвечает рядом вопросов:
То есть как же это они основали? <…> да и что значит вообще основать город или государство? Что ж они: пришли и по кирпичу положили, что ли? (14, 497).
Далее Коля продолжает:
Чтобы толковать о таких исторических событиях, как основание национальности, надо прежде всего понимать, что это значит (14, 497).
Интересно, что в свое время ответ на вопрос: «Кто основал Трою?» — Коля, как и мальчик Карташов, отыскал в «Истории» Смарагдова. Фамилия историка — знаковая в романе. Смарагдова как альтернативу Гоголю предлагает Смердякову Федор Павлович. Гоголь, видевший в земном лики небесного, для Смердякова — неправда. Таким образом, «История» Смарагдова оказывается знаком одномерного, плоского бытия. Как и Смердяков, Коля читает и почитает Смарагдова, но при встрече с Илюшей отрекается от него. Слова Коливыводят понятие «основание города» из рамок материального и возводят его к духовным реалиям. В этом смысле и правда неважно, носили кирпичи или нет. Ведь не за то разрушил Бог Вавилон, что строили башню из кирпича. В образном мире «Братьев Kapaмaзoвыx» слова Коли, как мы уже говорили, получают символическое обобщение. Их можно соотнести со словами Алеши о Ракитине:
Ракитин ушел в переулок. Пока Ракитин будет думать о своих обидах, он будет всегда уходить в переулок (14, 326).
Переулок — часть города — олицетворяет у Алеши духовное блуждание человека. Получается: основать город — сделать выбор между добром и злом. Основание города Трои оказывается символом человеческой верности Богу (Treue, нем. — верность). О верности, заметим, говорит отец Илюши, когда произносит слова «Аще забуду тебя, Иерусалиме!». Город, прообраз Царствия Небесного, упоминается в связи с верностью. С этой точки зрения является важным то, что Коля Красоткин, прежде чем обрести собаку со славным славянским именем Перезвон,
398
прежде чем изменить свое отношение к матери и учителю Дарданелову, прежде чем встретить Алешу и примириться с Илюшей — выдерживает испытание железной дорогой. Коля, как когда-то Давид против Голиафа, как бы выходит на битву с веком либерализма, пароходов и железных дорог. Недаром тут же в скобках упоминается о том, что по этой железной дороге проезжал Иван Федорович.
С идеей спасения связаны и так называемые истории, не имеющие прямого отношения к poманy. Эти вставные рассказы призваны выполнять ту же роль, что и притчи в Евангелии, т. е. они говорят об условиях спасения. Например, в книге «История одной ceмейки» даны две истории, которые, тесно соприкасаясь друг с другом, указывают на идею спасения. Рассказывая о первой жене Федора Павловича Аделаиде, повествователь упоминает об одной девушке, которая, вместо того чтобы выйти замуж за любимого, напридумывала различные препятствия и в итоге бросилась в реку и потонула. Наряду с историей самоубийства помещена история, в которой речь идет о человеке, ослушавшемся своего духовного отца. Всю оставшуюся жизнь этот человек провел в благочестивых трудах, исполнял все церковные установления. Но после его смерти до тех пор не удавалось совершить над ним обряд отпевания, пока старец его не простил. Сравнение историй приводит к выводу, что не во власти человека распоряжаться ни своей жизнью, ни смертью.
Такого же рода истории мы встречаем в Библии. Идея спасения объединяет все ее книги. Так, в Деяниях св. апостолов рассказывается о Симоне-волхве, который хотел за деньги приобрести дар чудотворения, но ему было отказано, так как благодать нельзя купить за деньги (Деян. 8:18—23). В этой же главе Деяний рассказывается о крещении царского евнуха. Апостол крестил его потому, что евнух не корысти искал, а истины (8:26—39).
Исходя из вышеизложенного, можно сделать вывод: идея спасения является нравственно-духовной парадигмой «Братьев Карамазовых», что сближает роман с главной христианской книгой — Библией.