Тарасов А. Б. Легенда "Разрушение ада и восстановление его" как "объективный" вывод "субъективной" концепции праведничества Л.Н. Толстого // Проблемы исторической поэтики. 2001. Т. 6, URL: http://poetica.pro/journal/article.php?id=2640. DOI: 10.15393/j9.art.2001.2640


Проблемы исторической поэтики


УДК 001

Легенда "Разрушение ада и восстановление его" как "объективный" вывод "субъективной" концепции праведничества Л.Н. Толстого

Тарасов
   А Б
Российский гуманитарный научный фонд
Ключевые слова:
ад
духовный экуменизм
праведничество
Л. Н. Толстой
Аннотация: В данной статье исследуется точка зрения Л. Н. Толстого. Легенда "Разрушение ада и восстановление его" – это художественная критика Церкви, облеченная в литературно-условную форму, дающая изображение ада, сатаны и его служителей, или же это прием «остранения»?

Текст статьи

Последнее десятилетие обозначило в отечественном литературоведении явную тенденцию к «христианизации» жизни и творчества Л. Н. Толстого. «По-новому понятое христианство», осуществившее «своеобразный духовный экуменизм», усматривают в поздних произведениях Толстого члены Московского толстовского общества. «Евангельское христианство» Толстого подчеркивается в книге Я. С. Лурье «После Льва Толстого»1. А по мнению В. Н. Назарова2, у яснополянского писателя вообще не было никакого расхождения с Церковью. Подобные примеры можно продолжить.

С другой стороны, в церковной среде сильно предубеждение против Толстого. В беседе с благочестивыми прихожанками одного православного храма я убедился, что они ни за что не захотят поверить моему утверждению в наличии православных произведений у Толстого.

При таких крайних подходах ускользают подлинный объем и сложность художественного видения писателя, его понимания высшей жизненной правды. Думается, внимательное исследование малых произведений Толстого, хотя порой и не законченных, может существенно приблизить к адекватному восприятию его концепции праведничества, избежав обозначенных выше крайностей.

_______

© Тарасов А. Б., 2001

1 Лурье ЯС. После Льва Толстого. СПб., 1993.

2 Назаров ВН. Метафоры непонимания: Л. Н. Толстой и Русская Церковь в современном мире //Вопросы философии. 1991. № 8. С. 155—156.

 

431

В 1879 г. Толстой создает набросок «Сто лет» о детстве князя Горчакова. Приведем отрывок из него:

Девяти же лет Васиньку (т. е. молодого князя Горчакова. — А. Т.) возили к бабушке в монастырь, и ему очень полюбилось у нее. Полюбилась ему тишина, чистота кельи, доброта и ласка бабушки и добрых старушек монахинь, выходивших с клироса и становившихся полукругом, их поклоны игуменье и их стройное пение <…> Княгиня-мать поторопилась уехать домой, потому что боялась того, чего желала бабушка, чтобы мальчик не слишком полюбил эту <красоту> жизнь и не пожелал, войдя в возраст, уйти от мира в монашество3.

По словам советского литературоведа В. А. Жданова, детство Горчакова «чуть ли не напоминает детство угодника Божьего»4. Действительно, монастырские жители выведены с очевидной симпатией. Красноречиво в этом отношении невольно вырвавшееся у автора слово «красота» (замененное потом на более нейтральное слово «жизнь») применительно к монастырскому бытию. Упомянутый литературовед остался в недоумении по поводу этого произведения Толстого, не найдя никакого аргументированного объяснения «церковной» тенденции писателя. Между тем факт создания подобного произведения во время сознательного отпадения Толстого от Церкви свидетельствует о сосуществовании в пределах художественного мира писателя двух направлений, двух правд — собственно авторской, «субъективной», и «объективной», данной зачастую, быть может, независимо от воли автора. Сам Толстой признавал наличие иной воли в своем творческом процессе.

И произведение 1902 г. — легенда «Разрушение ада и восстановление его», практически не замеченная исследователями, — как раз и представляет большой интерес для желающих разобраться в природе «христианства» Толстого, ибо «объективное» начало вторгается в «субъективную» концепцию праведничества Толстого, не заслоняя, а, наоборот, высвечивая ее.

Некоторые комментаторы легенды, вслед за создателем ее, склонны видеть в ней только художественную критику Церкви, облеченную в литературно-условную форму, дающую изображение ада, сатаны и его служителей. Основания

_______

3 Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений: В 90 т. М., 1928—1958. Т. 17. С. 318. В дальнейшем все ссылки на это издание делаются в тексте с указанием номера тома и страницы.

4 Жданов В. А. От «Анны Карениной» до «Воскресения». М., 1968. С. 34.

 

432

для подобного осмысления произведения обычно находят в письме Толстого В. Г. Черткову от 8 ноября 1902 г.: «…теперь пишу легенду о дьяволе, которая должна служить иллюстрацией к “К духовенству”» (88, 280).

Однако общеизвестно, что произведение подлинного художника всегда представляет нечто большее, чем авторский замысел и реализация его. Когда же упор целиком делается на авторское восприятие своего текста без соотношения с реальным идейно-художественным объемом этого текста, то происходит неизбежное усекновение и обеднение богатства и разнообразия смыслов и значений объективно данного художественного произведения. Как раз такая ситуация и наблюдается в случае с легендой «Разрушение ада и восстановление его».

Между тем если обратиться к анализу текста произведения, а не мнений о нем, то станет очевидным, что толстовская идея обличения духовенства реализуется не в масштабе всего художественно-смыслового пространства легенды, а лишь в репликах дьяволов, слуг Вельзевула. Для доказательства высказанной мысли рассмотрим образы нечистой силы, выразительно обрисованной в легенде.

Прежде всего вызывает интерес один из самых наглых и предприимчивых бесов, «дьявол в пелеринке». Ему Толстой уделяет три части из десяти, посвященных описанию восстановления ада. Первой знаменательной особенностью дьявола в пелеринке является восприятие жизни, смерти и воскресения Христа только лишь как практического учения, исполняя которое люди становятся «совершенно счастливы» и недоступны бесам. Христиане, как известно, в подвигах земной жизни, крестных страданиях и посмертной славе Богочеловека Христа видят не учение, а саму живую жизнь, ее суть, источник и венец.

Поэтому вполне закономерно возникает не совсем христианское описание жизни «счастливых» последователей Христа.

Они (христиане. — А. Т.) не сердились друг на друга, не предавались женской прелести и или не женились, или, женившись, имели одну жену, не имели имущества, все считали общим состоянием, не защищались силою от нападающих и платили добром за зло (34, 102), —

сообщает Вельзевулу дьявол в пелеринке. Из приведенного отрывка очевидно совпадение интерпретации христианской жизни бесом с толстовским религиозно-нравственным учением. Принципиальные же отличия изображенного

 

433

в толстовской легенде «разрушения ада» от подлинных евангельских событий лучше всего демонстрируют тексты Нового Завета, в частности Деяния Апостольские. Толстовское произведение повествует о жизни по «закону», по правилам, по учению. Тексты Священного Писания говорят о церковной жизни по «благодати», в постоянном молитвенном общении христиан друг с другом и со Христом, Живым Богом (а не «умершим учителем», как у Толстого).

Дальнейший рассказ дьявола в пелеринке о восстановлении ада и создании Церкви дает еще больше поводов для убеждения в том, что этот образ нечистой силы служит как бы рупором идей автора легенды. Так, по словам беса, Христос не воскресал и не создавал Церкви, а, следовательно, не было Дня Пятидесятницы:

Одни говорили, что на них сошли огненные языки, другие говорили, что они видели самого умершего учителя и многое другое. Они выдумывали то, чего никогда не было, и лгали во имя Того, Кто называл нас лжецами, не хуже нас, сами не замечая этого (34, 103).

Более того, бес докладывает Вельзевулу, что именно он создал «церковь», благодаря которой «ад восстановлен». Однако читатели, современники яснополянского писателя, помнили эпизод из Евангелия от Матфея, где Христос, обращаясь к апостолу Петру, произносит следующие слова: «ты — Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее» (Мф. 16:18). Следовательно, Толстой с помощью художественных образов критикует под видом Церкви свое представление о Ней.

Сама критика дьяволом в пелеринке церковной жизни христиан содержит традиционный для писателя и его авторских праведников набор взглядов. Здесь и сомнение в подлинности текстов Священного Писания, и утверждение, что Христос призывал не называть никого отцом или учителем, молиться только дома, а не в храме «под песни и музыку», никогда не клясться, не воевать, здесь и кощунства над таинством Евхаристии.

Другие дьяволы, представленные в легенде «Разрушение ада и восстановление его», также выражают заветные идеи Толстого и жизнепонимание его любимых героев. Женоподобный дьявол блуда разоблачает церковное таинство венчания и выдает его за свое изобретение. Бес грабителей сообщает Вельзевулу о «новом способе грабежа» — монархическом государстве. Красный дьявол убийств не упускает случая высказать критические мысли автора легенды

 

434

об «учении о непогрешимости Церкви», об «учении о христианском браке», о войнах, благодаря которым совершаются многочисленные убийства. Наконец, «матово-черный дьявол в мантии», заведующий учеными, излагает толстовские воззрения на науку, известные по романам «Война и мир», «Анна Каренина» и «Воскресение», его трактату «О жизни» и ряду других произведений: наука занимается отвлеченными предметами, решает праздные вопросы, вместо того чтобы «стараться жить лучше». Сходную функцию выполняют и мелкие бесы: медицины, технических усовершенствований, социализма, искусства и т. д.

Таким образом, перед нами уникальное в некотором роде явление литературы: Толстой доверяет выражение своей концепции праведничества не праведникам, а традиционно отрицательным персонажам всех народов и литератур — бесам, слугам дьявола. Причем для художественной системы самого яснополянского писателя не в меньшей степени, чем для других авторов, свойственна однозначно негативная художественная интерпретация нечистой силы. Достаточно вспомнить бесов из повести «Фальшивый купон» или чертенка из комедии «Первый винокур». Поэтому возникает необходимость объяснения толстовской «переадресовки» концепции праведничества. В науке, насколько известно, до сих пор такого объяснения не существует.

Думается, первое объяснение использования образов дьяволов лежит на поверхности. Образы нечистой силы позволяли Толстому в очередной раз применить прием «остранения», то есть продемонстрировать взгляд на действительность как бы со стороны, с точки зрения не людей, стремящихся оправдать себя, а бесов, которым известно все зло, творящееся в мире, и которым нет нужды приукрашивать его и самооправдываться. Как и в других произведениях, в легенде «Разрушение ада и восстановление его» прием «остранения» приводит к подлинному отстранению от полноты и неоднозначности реальной жизни. Главная цель приема — дискредитация традиционной иерархии ценностей (о чем справедливо, хотя и на иных примерах, писала Г. Я. Галаган)5. Эта цель — причина изображения нескончаемого потока зла, вызываемого объектом дискредитации (частично — выдуманного зла, частично — действительно бывшего). При этом добро, связанное с тем же объектом дискредитации

_______

5 См.: Галаган Г. Я. Л. Н. Толстой. Художественно-этические искания. Л., 1981.

 

435

и зачастую значительно перевешивающее зло, по многим обстоятельствам совершенно упускается из вида.

Легенда «Разрушение ада и восстановление его», быть может, яснее и откровеннее, чем некоторые другие поздние творения Толстого, обнаруживает, что, собственно говоря, именно прием «остранения» и является источником и средством реализации художественной концепции праведничества писателя. К своей «субъективной» правде-утверждению Толстой приходит через правду-обличение, через обнаружение, разоблачение и попытку поглощения всего, что им воспринимается как зло. Отрицание, отталкивание, а не притяжение, приобщение прежде всего характеризуют духовный путь его героев-праведников. Вовсе не случайно Толстой еще в связи с работой над «Фальшивым купоном» дал в дневнике следующее определение своему пониманию христианства: «Деятельное христианство не в том, чтобы делать, творить христианство, а в том, чтобы поглощать зло» (53, 197).

Кстати, стоит вспомнить и более раннюю дневниковую запись писателя, относящуюся к замыслу «Фальшивого купона». 14 ноября 1897 г. Толстой, склоняясь к восприятию задуманного им произведения как своеобразного дополнения к «Хаджи-Мурату», отмечал в дневнике: «Думал в pendant к «Хаджи-Мурату» написать другого русского разбойника Григория Николаева, чтоб он видел всю незаконность жизни богатых, жил бы яблочным сторожем в богатой усадьбе с lawn-tennis’ом» (53, 161). По-видимому, уже тогда он склонялся к методу изображения правды жизни (опять-таки разоблачающей в первую очередь неправедность) через отрицательного персонажа, разбойника, не праведника.

Второе объяснение использования Толстым образов дьяволов в легенде «Разрушение ада и восстановление его» менее очевидно, однако, думается, в такой же степени, как и первое, правдоподобное. Речь идет о том, что не имеет отношения к собственно авторскому замыслу и его воплощению, — о функционировании текста легенды как самостоятельной объективной данности. Иными словами, через образы дьяволов в легенде на «субъективную» правду писателя наслаивается «объективная» правда. Распределение этих двух правд в произведении происходит в следующем порядке: «субъективная» правда отражается в содержании и интонационно-эмоциональной окраске высказываний дьяволов, а сам факт избрания в качестве системы персонажей легенды слуг сатаны и их традиционное, однозначно

 

436

отрицательное описание (прежде всего портретные характеристики: хвосты, рога, огненные глаза, отвисшие животы, «обрюзгшее лицо и слюнявый, не переставая жующий рот», «торчащие изо рта клыки» и т. п.) суть художественные носители «объективной» правды произведения.

Следовательно, благодаря учету всего богатства и разнообразия смыслов, заключенных в тексте легенды, можно говорить не только об обличении Церкви в этом произведении, но и о том, что «критикуется» на самом деле не Церковь, а неадекватное представление о ней, и, кроме того, о том, что «критика» дьяволами Церкви подвергается, в свою очередь, «объективному» отрицанию, осуществляемому текстом легенды как таковым. Значит, мы вправе рассматривать «Разрушение ада и восстановление его» как художественно оформленное развенчание толстовской концепции праведничества и религиозно-нравственного учения писателя в целом.

Непосредственная связь идей Толстого с мировоззрением его героев-дьяволов обнаруживается не только на основе приведенного выше сопоставительного анализа реплик слуг Вельзевула из легенды и жизнепонимания праведников других произведений, а также собственных взглядов писателя. Эта связь закреплена в пределах самого текста «Разрушение ада и восстановление его». Аргументом в пользу подобного утверждения служит одна очень выразительная деталь. В начале нашего анализа легенды и, в частности, образа дьявола в пелеринке уже отмечалось особенное восприятие бесом христианства, а именно: он трактовал его как «учение», то есть как средство к улучшению жизни, а не как благодатную жизнь, ее цель, идеал и результат. Совершенно идентичное понимание христианства Толстой излагает от себя, в авторской речи, помещенной в первой главе произведения:

Это было в то время, когда Христос открывал людям свое учение.

Учение это было так ясно и следование ему было так легко и так очевидно избавляло людей от зла, что нельзя было не принять его, и ничто не могло удержать его распространения по всему свету (34, 100; курсив мой. — А. Т.).

Итак, легенда «Разрушение ада и восстановление его» представляет как бы своеобразный «объективный» вывод «субъективной» концепции праведничества Толстого, не осознанную писателем самокритику.




Просмотров: 2312; Скачиваний: 27;