Текст статьи
Русский антинигилистический роман соприкасался с другими видами романа в постановке актуальных социально-политических и вечных тем и проблем человеческого бытия. Однако ситуация полемики с революционно-демократической идеологией, в которой возник, формировался и развивался антинигилистический роман, обусловила своеобразие художественной интерпретации вечного и исторического. В содержании это проявилось в том, что, во-первых, в противовес идее революции утверждалась программа эволюционного развития общества, в которой акцентировалась идея нравственного совершенствования человека; во-вторых, смысловым центром произведения становилась идеалистическая концепция человека, противопоставляемая позитивистской, антирелигиозной и биологической, модели человека. Исследование социального процесса и его влияния на человека осуществлялось в контексте этико-эстетических религиозных идеалов, а внимание авторов было сосредоточено на анализе типов нравственного сознания личности.
Понимание несовместимости своей жизненной позиции с идеями “новых людей” в ситуации полемики вызывало естественное желание писателей обосновать ее, с одной стороны, логически и рационально, с другой — художественно обозначив, донести до читателя как нравственную истину. Поэтому в картине мира, создаваемой в антинигилистических произведениях, последовательно разграничивалось вечное и историческое. Непосредственно это выражалось в принципе контраста, пронизывающем все уровни структуры произведения. Полемичность приводила к сочетанию публицистичности и образности; логических смысловых конструкций
______
© Старыгина Н. Н., 1998
204
(авторские отступления и комментарии с определенной системой доказательств и фактов) и абстрагирования этико-эстетических идей и понятий в символах, метафорических образах, знаках.
Противостояние старого и нового в антинигилистических романах осмыслялось как проявление вечной борьбы добра и зла, света и тьмы, Христа и Антихриста. Сферы добра и зла были разграничены и обозначены1.
Добро — от Бога, зло — от дьявола. В традиционной русской культуре XIX века дьявол символизирует принципы отрицания и разрушения (см. также: Энциклопедический словарь символов. М., 1995. С. 196—200). Смысловые интерпретации символа дьявола в сознании человека верующего или воспитанного в христианской православной среде вольно или невольно соотносились и соотносятся с философией нигилизма как таковой и с нигилизмом “новых людей” шестидесятых годов непосредственно, ведь краеугольными камнями нигилизма являются отрицание и разрушение прошлого и настоящего. Момент такого слияния двух смыслов — вечного и конкретно-исторического — мы наблюдаем в высказывании Н. С. Лескова: “Пробужденная (после Крымской войны. — Н. С.) страна вышла именно с Богом; но в эту же пору в сии же прекрасные, незабвенные минуты являются охотники своротить ее с этой дороги на другую, по которой она пошла бы не с “Богом”, а с чертом” (Лесков Н. С. Русские общественные заметки. Фельетон // Биржевые ведомости. 1870. 25 января. № 39).
______
1 См. подробнее: Старыгина Н. Н. Добро и красота в художественной структуре романа Н. С. Лескова “На ножах” // Тезисы докладов межвуз. научн. конференции, посвященной 160-летию со дня рождения Н. С. Лескова. Орел, 1991. С. 10—12; Она же. Художественное воплощение концепции человека в русском “полемическом” романе // Жанр и стиль литературного произведения: Межвуз. сб. научн. трудов. Йошкар-Ола, 1994. С. 50—58; Она же. Евангельский фон (смысловой и стилистический) в романе Н. С. Лескова “На ножах” // Евангельский текст в русской литературе XVIII—XX веков: Цитата, реминисценция, мотив, сюжет, тайна, маска в русском “полемическом” романе 1860—1870-х годов // Классика и современный литературный процесс: Тезисы докладов Всерос. конференции (23—26 мая 1995 г.). Орск, 1995. С. 9—10; Она же. Библейские мотивы в романе Н. С. Лескова “На ножах” // Там же. С. 10—11; Старыгина Н. Н., Шенцева М. И. Идеальное и идеализация в романе Н. С. Лескова “На ножах” // Творчество Н. С. Лескова в контексте русской и мировой литературы: Материалы международной научно-теоретической конференции, посвященной 100-летию со дня смерти писателя. Орел, 1995. С. 24—26.
205
Бесовская тема и знаки нечистой силы органично входили в содержание и поэтику антинигилистических романов и были соотнесены с образами нигилистов. В их создании откровенно или опосредованно используется весь ассоциативно-синонимический ряд “нечистой силы”, порождающий определенные смысловые толкования и вызывающий соответствующие догадки у читателя.
В “Русском демонологическом словаре” констатируется, что “нечистиков” великое множество и также бесчисленны их имена. Вот некоторые из них: агорянин (огарянин), анчутка, банник, бес, блазнитель, вельзевул, водяной, ворог, враг, вражья сила, гуменник, дворовой, домовой, дьявол, игрец, идол, кикимора, кромешный, левый, лембой, лесовик, леший, летучий, лихой, лукавый, мара, морока, недобрик, недобрый, недруг, неистовый, неключимая сила, некошный, неладный, нелегкая сила, нелегкий, немытый, не-наш, несветик, нехороший, нечестивый, огненный змей, окаянка, окаяшка, он, пара, полевик, пралик (пралич), родимец, русалка, сатана, супостат, супротивник, тот, хозяин, хохлик, черная сила, черт, шайтан, шехматик, шиликун, шиш, шишига, шишимора, шут, шутошка, яшка”2.
Синонимы нечистой силы используются писателями, создателями антинигилистических романов, в именовании героев-нигилистов.
Классическим примером является роман Ф. М. Достоевского, названный “Бесы” (1871—1872), с предпосланным ему известным эпиграфом. Тема бесовства через именование нигилистов развивается на протяжении всего повествования в словах-знаках: черти (8, 262, 270, 263, 271, 284; 9, 76, 85, 99, 135, 139 и др.)3; Петр Верховенский — “шут” (9, 82), “гадина” (9, 98); Лямшин — “Шут” (8, 317) и т. д.
Герой романа И. А. Гончарова “Обрыв” (1869) Марк Волохов — “дурак или бестия” (4, 308)4, “собака” (3, 292), “волк” (4, 316, 387). В народной демонологии волк соотносится с
______
2 Русский демонологический словарь / Автор-составитель Т. А. Новичкова. СПб., 1995. С. 393. См. также: С. 44, 155, 577. Далее — РДС. См.: Славянская мифология: Энциклопедический словарь. М., 1995. С. 49, 391—392 и др.
3 Достоевский Ф. М. Бесы // Достоевский Ф. М. Собр. соч.: В 11 т. М., 1982. Т. 8, 9. Здесь и в дальнейшем цитирую, указывая в скобках после цитаты том и страницу.
4 Гончаров И. А. Обрыв // Гончаров И. А. Собр. соч.: В 4 т. М., 1981. Т. 3, 4. Здесь и в дальнейшем цитирую, указывая в скобках после цитаты том и страницу.
206
оборотнем-волком: волкодлак, вовкулак, вурдалак (РДС. С. 114).
Нигилист Жуквич, герой романа А. Ф. Писемского “В водовороте” (1871), обозначен “демоном” и “злодеем” (6, 360)5, “плутом” (6, 362), “вором” (6, 366). “Черти” — Полояров и Анцыфров, герои романа-дилогии Вс. В. Крестовского “Кровавый пуф” (Панургово стадо. Ч. 4. Гл. 2. С. 28)6.
“Темными силами” ощущают себя герои романа Н. С. Лескова “На ножах” (1870—1871). Иосаф Висленев рассуждает: “…черт знает, как нас называть? <…> мы… мы какие-то темные силы, из которых неведомо что выйдет” (9, 127)7. Глафира Бодростина для него — “темный дух” (9, 137). Сама же героиня-нигилистка живет в ожидании “лукавых дней” (9, 132), а в своих пособниках видит “темных ангелов” (9, 142). О Горданове и Висленеве положительный (светлый) герой романа Андрей Подозеров говорит, что их “лукавый спутал” (9, 308). Важна и характеристика повествователя: “неведомые силы незримого мира” (9, 139).
Наиболее полно система бесовских знаков воплощена в образе Павла Горданова: “демон” (8, 158; 9, 216, 235), “темный человек” (9, 165), “шишимора” (9, 113).
Именование героя-нигилиста в антинигилистическом романе — знак, содержащий авторскую оценку его личности, его сознания, выявляющий несовместимость авторской позиции и позиции героя.
Систематизация знаков нечистой силы в антинигилистических романах позволяет увидеть, что они проецируются (а, возможно, и предопределяют) на содержание и способы создания художественного образа нигилиста.
1. С синонимическим рядом черт — “неумытник”, “неумытый”, “косматый”, “нечистый” ассоциируется портрет героя-нигилиста.
“Лохматые и неумытые” (Марина из Алого Рога. С. 68)8 учителя аларожских школ, бывшие семинаристы, нигилисты.
______
5 Писемский А. Ф. В водовороте // Писемский А. Ф. Собр. соч.: В 9 т. М., 1959. Т. 6. Здесь и в дальнейшем цитирую, указывая в скобках после цитаты том и страницу.
6 Крестовский Вс. В. Кровавый пуф. Хроника о новом смутном времени государства российского: В 4 т. СПб., 1875. Здесь и в дальнейшем в скобках указываю название части дилогии, часть, главу, страницу.
7 Лесков Н. С. На ножах // Лесков Н. С. Собр. соч.: В 12 т. М., 1989. Т. 8, 9. Здесь и в дальнейшем цитирую, указывая после цитаты том и страницу.
8 Маркевич Б. М. Марина из Алого Рога. Современная быль. М., 1873. Здесь и в дальнейшем цитирую, указывая в скобках после цитаты название романа, страницу.
207
“Грязновато” одет один из них — Левиафанов (Там же. С. 151).
Стереотипно описание внешности главного нигилиста в дилогии Вс. Крестовского “Кровавый пуф” (отд. изд. — 1875) — Ардальона Полоярова: “В середине стоял высокого роста господин в синих очках и войлочной, нарочно смятой шляпе, из-под которой в беспорядке падали ему на плечо длинные, густые и вдобавок нечесаные волосы. Клинообразная, темно-русая борода, как нельзя более гармонизировала с прической и весь костюм его являл собою несколько странное смешение… широкие триковые панталоны… небрежно засунуты в голенища смазных сапогов” (Панургово стадо. Ч. 1. Гл. 7. С. 54—55).
Как известно, детали портрета, связанные с определениями “грязный”, “неумытый”, “небрежный”, “косматый”, стали общим местом в антинигилистических романах с явно выраженной сатирической тенденцией и карикатурным изображением нигилистов. Однако интересен тот факт, что в контексте бесовской темы они приобретают, как очевидно, дополнительные смысловые нагрузки, определенным образом корректируют восприятие читателя при первом знакомстве с такого рода героем и несомненно выражают авторское отношение к нему.
2. На фоне знаков нечистой силы дополнительное смысловое значение приобретает в антинигилистическом романе символика цветов при создании образа героя-нигилиста.
Предположим, что не случайны постоянные упоминания о синих очках нигилистов: Полояров — в синих очках, прапорщик Кошкаданов — в синих очках (Две силы. Ч. 3. Гл. 15. С. 105), Левиафанов — в синих очках (Марина из Алого Рога. С. 151) и т. д. — ведь черт — “синий”, “синец”.
Однако действительно функционален черный цвет в описании внешности нигилиста, в именовании героя, в воссоздании окружающей его обстановки и т. п. Черт в русской демонологии — “черная сила”, “царь тьмы”, “кромешный”, “несветик”, “черный шут”, “князь тьмы”. Бесы, черти и дьяволы обитают в аду — абсолютно темном и холодном месте (РДС. С. 45).
Во внешности героя романа “На ножах” Павла Горданова автор выделяет “черные глаза”, “совсем без блеска”, “черную
208
бородку” (7, 131), “бархатный взгляд, обдававший трауром” (8, 135).
Лесковские герои тьмы задумывают и осуществляют свои мрачные и зловещие замыслы в сумерках и во мраке ночи. Борьба света и тьмы сопровождает колебания Иосафа, задумавшего обокрасть Горданова ночью (8, 156). В роковую полночь из темноты появляется Глафира (8, 164—165). Темнота обволакивает ее, одетую во все черное (9, 29, 121, 368). Героиню называют “траурной Бодростиной” (9, 104), “черной и коварной женщиной” (9, 159), “темным духом” (9, 137); ее жизненный путь — “темный путь” (9, 401).
В дилогии Вс. Крестовского черный цвет связан с образом польской заговорщицы Цезарины (Панургово стадо. Ч. 2. Гл. 13 и др.), с образом “черной” и “траурной” Польши (Две силы. Ч. 3. Гл. 3, 8 и др.). Дело польских революционеров для Хвалынцева, главного героя романа, — “тьма непроницаемая” (Там же. Гл. 13. С. 335). В России, по убеждению автора, темные силы представлены нигилистами. Характерно описание квартиры поручика Паляницы (Две силы. Ч. 3. Гл. 14), черной и траурной.
“Черный цвет феноменально определяет зло как начало, нарушающее полноту бытия”9. Он символизирует мир зла, скорби, траура, смерти, гибели. Соотнесенность черного цвета с бесовскими знаками в антинигилистических романах закономерна и приводит к выводу, что для их авторов мир темных сил — антимир. Силы зла и тьмы, персонифицированные в образах нигилистов, разрушают гармонию мира, добра и света, вызванные из мрака преисподней, они наносят вред людям и толкают их ко злу.
3. Одним из традиционных приемов создания образа нигилиста являются анималистические параллели или подсветка. Знаки нечистой силы здесь тоже играют определенную роль: черт — “огненный змей”, “красавец хвостатый”, “рогатый”, “змий”.
Полояров не только назван “свиньей” Лидией Затц (Панургово стадо. Ч. 1. Гл. 30. С. 245), но и сам себя он ощущает “свиньей” (Там же. Гл. 28. С. 226). Эта анималистическая параллель значима в контексте сквозного в дилогии Вс. Крестовского мотива стада (“панургова стада”, “стада баранов”) и евангельской реминисценции: “мы — легион” (Там же. Ч. 2. Гл. 3. С. 19).
______
9 Белый А. Символизм как миропонимание // Мир искусства. 1904. № 5. С. 187.
209
Для майора Лубянского Полояров — “гадина”(Там же.Гл. 27. С. 221).“Гадиной”названи Петр Верховенский(“Бесы”.9,98).
Анцыфров, герой-нигилист из “Кровавого пуфа”, — “кобелек, виляющий закрученным хвостиком” (Панургово стадо. Ч. 2. Гл. 30. С. 245), “брошенный на берег щенок” (Там же. С. 246), “моська” (Там же. Гл. 7. С. 54).
Коммуна, организованная “новыми людьми”, ассоциируется со звериным логовом: “дураков логово” (Там же. Ч. 3. Гл. 10. С. 60), “логовище общежительного обиталища”(Там же.С. 63).
Приведем еще пример. Граф Завалевский, герой романа “Марина из Алого Рога”, с болью говорит о том, что нигилисты “топтали козлиными ногами” (С. 36) все доброе и светлое.
Конечно, вряд ли возможно утверждать, что анималистические параллели к образам нигилистов навеяны исключительно демонологическими представлениями. Хотя “у всех бесов есть рога, руки, ноги, хвост, на руках и ногах большие когти” (РДС. С. 47); “средневековые изображения дьявола были разнообразны: дракон, змей, полузверь-получеловек с бычьей головой и рогами, с копытами кабана или свиньи, с признаками льва как рыкающего зверя, способного проглотить жертву, с фигурой обезьяны или когтями хищной птицы” (РДС. С. 155); “человеку черт является только в чьем-нибудь образе (человека, зверя, гада, птицы — кроме петуха…” (РДС. С. 577).
Вместе с тем анималистические параллели уместны в антинигилистическом романе, в содержании которого стержневым является философский спор о природе человека: человек — животное или человек — храм Божий. Рационалистической модели человека как существа разумного, социального и биологического здесь противопоставлена концепция духовного человека. Полемика с антихристианскими представлениями о человеческой природе обусловила внимание к оппозиции “духовное — тварное” в человеческой природе, которая художественно реализовалась не только в содержании произведений (как предмет обсуждения героев, в изображении самопознания героев, в постановке вечных проблем человеческого бытия), но и в способах создания художественных образов.
4. Характер героя-нигилиста (характер мы рассматриваем как один из способов воплощения содержания художественного образа) соответствует синонимическим параллелям: черт — “недобрый”, “недобрик”, “нехороший”, “неистовый”.
Так, например, известие о предстоящей встрече с Висленевым и Гордановым (“На ножах”) вселяет тревогу в мирный провинциальный кружок: “Это что-нибудь недоброе!” —
210
мелькнуло во взгляде Ларисы” (8, 122). При упоминании имени Горданова прозвучало слово “рок”: “Так вот он как будет называться ваш рок! — воскликнул майор” (8, 123).
В лесковском романе в свете христианской антропологии осмысляется проблема натуры человека: “хорошая натура всегда остается хорошей, во всякой среде и при всяком учении” (8, 424). Известное выражение: “человек по природе своей добр”не противоречит христианскому учению о человеке. Человек, созданный по образу и подобию Божию, вышел добрымизрукТворца. По своей природе он делает то, что законно: “Ибо, когда язычники, не имеющие закона, по природе законноеделают, то, не имея закона, они сами себе закон: они показывают, что дело закона у них написано в сердцах, о чем свидетельствуют совесть их и мысли их” (Рим. 2:14, 15).
Природа человека — его душа. “И создал Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душею живою” (Быт. 2:7). “Живая душа” выявляется в способности человека различать добро и зло, ей присущи совесть, воля, энергия.
Лесков создал в романе “На ножах” тип “безнатурного человека” в образе нигилиста Иосафа Висленева. В свете христианской антропологии человек без натуры — человек без души, то есть лишенный дара распознавать добро и зло, обделенный душевными свойствами, помогающими ему ориентироваться в мире. Идеалы, нравственные принципы, совесть растворяются в безнатурности лесковского героя и превращают его в недоброго человека, “суетливого и суетного” (8, 216), пренебрежительно относящегося “к спокойствию и счастию ближних” (8, 427), способного обречь “к страданиям многих” (8, 108).
Однако “необходимость быть причисленным к чему-нибудь новому, модному” (8, 427), “беспокойное воображение”, которое “одолело ум и заменило чувства” (8, 428), “легкомысленное неуважение ко всему, к чему человеку внушается почтение самою его натурой” (8, 427), “полное презрение к преданию” (8, 136) превращает Иосафа в “неистового”, или, по характеристике повествователя, “бурнопламенного” (8, 216) человека, сметающего любые преграды на пути — пути отрицания и разрушения.
Крайнее проявление типа “безнатурного человека” Лесков запечатлел в образе Павла Горданова, в котором “нежные чувства не получали места” (8, 215). Провозгласивший новое
211
учение — “негилизм”, Горданов призывал бороться “с миром хитростью и лукавством” (8, 216).
В образе Горданова воплощено тварное состояние человека, при котором он полностью отдается слабости и греху, а не Богу. Горданов — падший человек, в котором нарушена гармонияплоти и духа и который более склонен ко злу.Лишенный Божественной души, он лишен и воли, помогающей преодолеть зло. Отсюда — своеволие, произволение, гордыня, являющиеся доминантами в содержании образа Павла Горданова.
Типологически близок в этом плане лесковским героям герой хроники “Кровавый пуф” Вс. Крестовского — Полояров. Лейтмотив в содержании его образа — злоба. Полояров “злобно отмалчивал” (Панургово стадо. Ч. 1. Гл. 9. С. 92), “выступала на лицо вся его злоба” (Там же. С. 98), у него “злобственная усмешка” (Там же. С. 99), он “побагровел от злости” (Там же. Ч. 2. Гл. 4. С. 29), “закипавшая в нем злость” (Там же. С. 29) и т. д.
Член коммуны, нигилист Малгоржан, также герой “Кровавого пуфа”, говорит “озлобленно” (Там же. Ч. 3. Гл. 7. С. 41), он “злобно окинул смеющихся… глазами” (Там же. С. 42).
Заметим, что злость — чувство, которое владеет Евгением Базаровым, героем тургеневского романа “Отцы и дети” (1862): “…я чувствую только скуку и злость” (524)10. Даже страсть героя — страсть, “похожая на злобу” (504), “злорадное чувство” (569). Гордыня и злость рождают ненависть в душе Базарова: Аркадию он признается, что ненавидит многих (525) и “возненавидел этого последнего мужика” (526). Не случайно Аркадию “лицо его друга показалось таким зловещим” (527).
5. Характер героя-нигилиста, недоброго человека, соответствует типу его сознания, который можно назвать нравственно-несориентированным и нерелигиозным. Безбожие есть отсутствие идеалов (духовных ценностей), ориентирующих человека в жизни. Не иметь идеалов — значит встать на путь отрицания. Таков “механизм” зарождения нигилизма. Атеизм ставит человека выше Бога, признает самодостаточность человека: “самовластие человеческого я, возведенное в политическое и общественное право и стремящееся, в силу этого
______
10 Тургенев И. С. Отцы и дети // Тургенев И. С. Собр. соч.: В 12 т. М., 1954. Т. 3. Здесь и в дальнейшем цитирую по этому изданию, указывая в скобках после цитаты страницу.
212
права, овладеть обществом”11. В безверии выражает себя гордыня, она есть отречение от Бога.
В синонимическом ряду к слову “черт” такому типу сознания соответствуют “еретик”, “антихрист”, “царь ада”, “идол”, “хозяин”.
Безверие и гордыня — доминанты в содержании образа Павла Горданова, героя лесковского романа “На ножах”. В нем — “гордость, сатанински воспрянувшая” (9, 219). Примечательно в этом плане значащее имя героя. Его фамилия является, вероятно, производным от слова “гордан” — гордый человек12. Одно из значений слова “гордый” — тот, кто ставит себя выше всех. Религиозно-нравственная оценка человеческой гордыне дана в народных пословицах: “Смиренных Господь духом спасает”, “Во всякой гордости черту много радости” и др. В гордыне проявляется человеческая ущербность: “В убогой гордости дьяволу утеха”. Лесков подчеркнул это именем Павел, что в переводе с латинского означает “малый”.
Горданов одержим манией величия. Он провозгласил себя создателем нового учения — “негилизма”, ощутив себя апостолом. И в этом отношении имя героя “говорящее”: еврей Савл сделался новым человеком, уверовав в Христа, и стал называться Павлом.
В одном из первых русских нигилистов в литературе — Евгении Базарове — автор выделил “сперва гордость сатанинскую, потом глумление” (462). В романе Тургенева есть намек на то, что гордыня, владевшая Базаровым, от беса: характерно описание соборования героя: “Когда его соборовали, когда святое миро коснулось его груди, один глаз его раскрылся, и, казалось, при виде священника в облачении, дымящегося кадила, свеч перед образом, что-то похожее на содрогание ужаса мгновенно отразилось на помертвелом лице” (584).
В нигилизме Базарова проявилось дерзкое и самовольно присвоенное им право вершить суд, признавая свое мнение единственно истинным. Он присваивает себе и страшное право “место расчистить”.
Культ Губарева царит в кружке “новых людей” (“Дым” И. С. Тургенева): “все посетители обращались к Губареву как к наставнику или главе; они излагали ему свои сомнения,
______
11 Тютчев Ф. И. Россия и Революция // Тютчев Ф. И. Русская звезда. Стихи, статьи, письма. М., 1993. С. 273.
12 Толковый словарь живого великорусского языка Владимира Даля. СПб.; М., 1881. Т. 1. С. 378.
213
повергали их на его суд” (4, 25)13. Губарев и сам ощущает себя пророком и судией: «“Все будут в свое время потребованы к ответу, со всех взыщется”, — медленно, не то наставническим, не то пророческим тоном произнес Губарев» (4, 23). (Ср.: “все мы предстанем на суд Христов” — Рим. 14:10.)
“Юным пророком” (4, 315) назван Марк Волохов в романе И. А. Гончарова “Обрыв”. В его “говорящем” имени содержится намек на евангельский текст.
Мотив апостольства “нового человека” развивается в дилогии Вс. Крестовского “Кровавый пуф”. Общество слушало Полоярова “с весьма странною верой и раболепным благоговением. <…> …Он давно уже привык почитать себя каким-то избранником, гением, оракулом, пророком, вещания которого решительны и непогрешимы” (Панургово стадо. Ч. 1. Гл. 9. С. 97). Полояров у “своих” — “в ранге какого-то идола, полубога. Ведь ему здесь все поклоняются… он… Бог для них” (Там же. С. 103—104).
Об идолопоклонничестве как явлении, характерном для сознания нигилиста, рассуждает в хронике Крестовского доктор Холодец (Две силы. Ч. 2. Гл. 6. С. 263). Этот мотив присутствует и в образе героя дилогии капитана Велерта, который “играл роль оракула” (Там же. Ч. 3. Гл. 6. С. 105). Завершается этот мотив в хронике в описании восприятия нигилистами Герцена и его деятельности: “Бог! вот кто” (Там же. Гл. 15. С. 108), в его “Колоколе” — “каждое слово — откровение… каждая строка — евангелие” (Там же. С. 110).
С синонимическим бесовским рядом связан в антинигилистических романах мотив разбойника: “супостат”, “лихой”, “шиш”, “шишимора”.
Т. А. Новичкова указывает в РДС, что “предсказание об Антихристе усматривали в пророчестве о Гоге и Магоге” (РДС. С. 13).
В романе “На ножах” Лескова из Петербурга явились “два великие мужа, Гог и Магог нашего комического времени” (8, 307), — Горданов и Висленев. Гог и Магог упоминаются в Откровении Иоанна Богослова в рассказе о времени Антихриста: “Когда же окончится тысяча лет, сатана будет освобожден из темницы своей и выйдет обольщать народы, находящиеся на четырех углах земли, Гога и Магога, и собирать их на брань…” (20:7). Обольщенные сатаной народы восстанут на
______
13 Тургенев И. С. Дым // Тургенев И. С. Собр. соч.: В 12 т. М., 1954. Т. 4. Здесь и в дальнейшем цитирую по этому изданию, указывая в скобках после цитаты том и страницу.
214
святых Божиих и погибнут вместе с обольстителем, вверженным “в озеро огненное и серное” (20:10).
Аллюзия на библейский сюжет вызывает у читателя определенные смысловые ассоциации: апокалиптические образы передают ощущение конца света, краха и разрушения.
Мотив разбойника реализуется в образе Марка Волохова. Борис Райский называет его “Варравой”, именем известного иерусалимского преступника (Мф. 27:16). Не случайно Волохов входит к знакомым через окно: “…кто не дверью входит во двор овчий, но перелазит инде, тот вор и разбойник” (Иоан. 10:1). Фамилия Волохов также не случайна: «Возможно, евангельский прототип Волохова — это волхв, который в “Деяниях святых Апостолов” зовется “лжепророком” (гл. 13). Волхв Елима старался “отвратить от веры”. Апостол Павел обращается к нему:“О,исполненный всякого коварства и всякого злодейства, сын диавола, враг всякой правды! перестанешь ли ты совращать с прямых путей Господних? (Деян. 13:10).Как совратитель с прямых путей изображается и Волохов. “Не любит прямой дорогой!” — говорит о нем Райский»14.
6. Тип сознания и характер героя-нигилиста выявляются в модели поведения, в поступках, в отношении к окружающим, которые легко соотносятся со словами-синонимами к слову “черт”: “нечестивый”, “блазнитель”, “соблазнитель”, “обольститель”, “клеветник”, “игрец”, “лукавый”, “шут”.
Так, например, роль лесковского героя, Павла Горданова, в символическом плане романа — роль дьявола. Он покупает и продает Иосафа Висленева (8, 241—272, 284—285, 304—305). Им владеет дьявольский замысел покорить весь мир (8, 283). Горданов выступает искусителем и соблазнителем Ларисы Висленевой (8, 338, 346, 417). Не случайно он назван в романе Мефистофелем (9, 14).
В антинигилистических романах одной из стереотипных сюжетных ситуаций является любовная ситуация, в которой герой-нигилист проявляет себя обольстителем и соблазнителем девушки: Полояров — Анна Лубянская (“Кровавый пуф” Вс. Крестовского), Волохов — Вера (“Обрыв” Гончарова), Благосмыслов — Анна Барсукова(“Меж двухогней”Авдеева)и др.
Герой-нигилист выступает в романе часто как “нечестивый” и “клеветник”, стереотипной становится также ситуация доносительства нигилиста: Полояров доносит на Устинова, Малгоржана, самого себя; Горданов доносит на Висленева;
______
14 Мельник В. И. И. А. Гончаров в полемике с этикой позитивизма (к постановке вопроса) // Русская литература. Л., 1990. № 1. С. 41.
215
граф Бронский доносит на членов провинциального светского кружка (“Марево” В. П. Клюшиникова) и т. д. Иосаф Висленев, “безнатурный” герой романа Лескова “На ножах”, будучи арестован “по политическому делу” (8, 100), предал своих соратников. “Безнатурный” человек опасен для любого дела, в том числе и политического: такие люди, по словам Лескова, совершают “профанацию священнейших… идей” (8, 311) и готовы при удобном случае превратиться в разбойников и мошенников. Лесков, вероятно, не случайно соединяет в высказывании понятия “сакральное — священное” и “профанное — мирское”. Духовный человек, или наделенный от природы нравственным чувством, способен достичь гармонии мирского и священного и даже вырваться из профанной действительности и постичь сакральный смысл человеческого бытия. Бездуховный человек, напротив, погружен в сферу материального бытия, профанная действительность в своих низших проявлениях оказывается соприродной такому человеку. Лишенный нравственных ориентиров, духовных ценностей, отделенный от Божества, герой-нигилист не может постичь полноту добра и действует только на основании зла, поэтому он совершает дурные дела и поступки.
В силу своей “безнатурности”, бесхарактерности и безыдеальности герой-нигилист склонен к превращениям (метаморфозам). В антинигилистических романах часто образ нигилиста — образ-перевертыш. Герой не только наделен такими качествами, как лукавство и лицемерие, но подчас — не тот, за кого себя выдает. Мотив двойничества — один из постоянных в романах этого литературного ряда.
Так, герой романа “Дым” Тургенева, Губарев, к истинному содержанию своей личности, нравственной доминантой которого является лицемерие, возвращается в финале романа.
“Перевертыш” в жизни — Полояров (“Кровавый пуф”). Излагая предысторию героя: “по питейной части служил, потом очень недолгое время становым был… теперь… вот великим деятелем стал, статьи разные пишет, в журналы посылает” (Панургово стадо. Ч. 1. Гл. 9. С. 104), автор намекает на возможность превращений героя, на “профанацию” им “священнейших идей”, мотивируя это отсутствием в его сознании идеалов и нравственных ориентиров. Реализуется намеченная в первой части дилогии возможность превращения героя в финале, когда Хвалынцев встречает Полоярова, едущего в опольщенный край, чтобы стать чиновником и обогатиться (Две силы. Ч. 4. Гл. 20. С. 385—388), высказывающего совершенно
216
противоположные взгляды. Вместе с тем последний штрих в образе Полоярова: он проворовался и отправлен в Петербург (Там же. Гл. 24), — убеждает читателя, что все метаморфозы, происходящие с ним, — только внешние. Неизменна безнравственность героя, его бездуховность, неизменен внутренний мир.
Мотив двойничества осуществлен в образе Николая Ставрогина (“Бесы”), причем с очевидной ориентацией на демонологические представления. О нем Даша Шатова говорит, что он одержим демоном: “Да сохранит вас Бог от вашего демона” (8, 285). На что герой отвечает: “О, какой мой демон! Это просто маленький, гаденький, золотушный бесенок с насморком, из неудавшихся” (8, 285).
Притворство, лицемерие, лукавство, двойственность героя-нигилиста акцентируются в антинигилистических романах с помощью мотива игры и приема маски.
Множество ролей сыграл в жизни Иосаф Висленев, герой романа “На ножах”: “продолжительным кривляньем” (8, 240) назван период, когда он был нигилистом-литератором; затем были роли нигилиста-политика (“глупые мальчишки, играющие в социалисты” (8, 283), “Алинкина мужа”, “маски для предстоящих дел разного рода” (8, 303), роль мажордома (“лакейская роль” (9, 110), “унизительная роль” (9, 111), “низкая роль” (9, 115)), роль спирита (“он теряет свое имя и получает имя Устина” — Гл. 9. Ч. 5).
Самая постоянная роль Иосафа — шут (9, 114, 115, 181, 226, 275 и др.).Шут — общее название всякой нежити,это бес,черт, толкающий людей к дурным поступкам (РДС. С. 621—625).
Последней ролью Иосафа была роль сумасшедшего, которую он разыграл по возвращении из-за границы и столь успешно, что его и признали таковым.
Поведение графа Бронского, нигилиста и заговорщика (“Марево”) определено антитезой “мысль — поступок”. Реализуя в отношении этого героя одно из свойств игры: притворство, примерку на себя какой-нибудь личины, — автор создает своеобразный театральный ряд: герой ведет себя так, словно он на сцене и играет роль. Русанов, положительный герой романа В. П. Клюшникова, замечает: “…Что это за охота делать из себя какого-то сфинкса” (Ч. 1. С. 129). Сам герой осознает собственное поведение как игру, рассчитанную на внешнее восприятие: “Зачем открывать игру?” — говорит он нигилисту Коле (Ч. 1. С. 162).
217
Вс. Крестовский, разоблачая идеологию нигилизма, прибегает к мотиву игры в дилогии “Кровавый пуф” постоянно, используя различные его “театральные” варианты. Панихиду по убиенным во время бунта нигилисты превращают в “маскарад” (Панургово стадо. Ч. 1. Гл. 7. С. 63). Спектакль разыгрывает Василий Свитка, вербуя юного Ивана Шишкина в ряды заговорщиков (Там же. Гл. 12, 23 и др.). Тайна, игра, театральные эффекты психологически тонко использованы поляками в процессе вербовки Хвалынцева и пр.
В дилогии В. П. Авенариуса “Бродящие силы” мотив игры направлен на разоблачение идей нигилизма и доказательство их ложности, ущербности, порочности и нежизнеспособности. Герои романа-дилогии разыгрывают собственную жизнь по сценарию, предложенному в романе “Что делать?” Н. Г. Чернышевского, но оказывается, что реальная жизнь — не игра, невозможно прожить по сочиненной схеме, нельзя жить играя.
Столь активное обращение писателей-“антинигилистов” к поэтике игры, тайны, маски можно понять в свете бесовской темы, постоянной в романах. “Ряженье как бесовское действо — в связи с оборотнической природой этого злого духа. Искушая людей, черти-бесы принимают различные личины” (РДС. С. 54).
7. С темой бесовствавантинигилистическихпроизведениях связан мотив безумия (или сумасшествия, или одержимости).
“Бес стремится войти в человека, поселиться в его теле” (РДС. С. 48), ему “легче войти в того человека, который отвык от молитвы или часто поминает его в разговоре, злобен и много бранится, огорчен или охвачен “думой”, тяжелой мыслью” (РДС. С. 49). В антинигилистических романах герой-нигилист одержим злым духом.
Свое состояние Горданов (“На ножах”) связывает с бесом: “Он чувствовал, что он становится теперь какой-то припадочный… им овладевает бес, он не может отвечать за себя” (8, 230), “его долго-долго терзал и давил злой демон — его дальновидность” (8, 238).
В лесковском романе мотив безумия или одержимости злым духом развивается многовариантно в образах Иосафа Висленева, Глафиры Бодростиной, Ларисы Висленевой и других героев. Мотив безумия получает в романе христианское осмысление: Лариса Висленева говорит: “Во мне бушует Саул при приближении Давида” (9, 315). В Первой книге
218
царств рассказывается, что даже при упоминании имени Давида злой дух приводил в бешенство Саула.
Ставрогин (“Бесы”), как уже отмечалось, одержим демоном или, по его словам, “золотушным бесенком”.
Конечно, одержимость героя-нигилиста злым духом (“черт вселился”, “черт попутал”), обозначение такого состояния являются в антинигилистических романах прежде всего намеком на тип сознания героя: безверие и безыдеальность. В такого человека действительно может вселиться демон: он не просто “отвык от молитвы”, он безбожник.
Оправданно в этом плане то, что одним из самых употребительных слов в лексиконе героя-нигилиста является слово “черт”. Постоянно “чертыхается” Петр Верховенский (“Бесы”, 8, 341, 356, 365, 366, 372, 402; 9, 74, 76, 85, 89, 99, 135, 139, 140, 161, 162, 165 и др.), “чертыхается” Ардальон Полояров (Панургово стадо. Ч. 1. С. 61, 62, 91, 96, 102, 135, 185, 225, 226; Ч. 2. С. 27, 54; Ч. 3. С. 32, 35, 41, 43, 58, 63, 67, 75; Ч. 4. С. 28, 45, 47, 60, 70, 146; Две силы. Ч. 3. С. 109 и др.). Слово “черт” часто или постоянно произносят герои лесковского романа “На ножах” Горданов и Висленев, встречается оно в речи нигилиста Благосмыслова (“Меж двух огней” М. В. Авдеева) и многих героев других антинигилистических романов.
Вспоминать черта, обращаться к нему, отправлять к черту — значит вызывать темные силы, темных духов: “черт в любую минуту может вмешаться в его (человека. — Н. С.) жизнь” (РДС. С. 589). Черт вездесущ, поэтому запрещается поминать его. Черт борется с Богом за человека, и борьба идет с переменным успехом. Неверующий, слабый, сомневающийся человек становится легкой добычей черта, дьявольских сил.
8. Одержимый злым духом человек соприроден темным силам: “У него черт в подкладке, сатана в заплатке”, “Душой кривить — черту служить”. Овладев телом человека, демон лишает его и рассудка (РДС. С. 49). Поэтому в антинигилистических романах строго обозначены миры добра и зла, света и тьмы. “Неведомые силы незримого мира” (На ножах. 9, 139) противостоят миру людей.
Противостояние героя-нигилиста и мира добра и света может быть обозначено синонимическим рядом: “недруг”, “не-наш”, “ненавистник рода человеческого”, “ворого”,“вражья сила”.
“Злюки, ненавистники” (Марина из Алого Рога. С. 163) — так охарактеризованы нигилисты в романе Б. Маркевича.
Миру людей нигилист “недруг”, “не-наш”, с точки зрения писателей-“антинигилистов”, но все “свои” для него — “наши”.
219
Не случайно это слово становится одним из ключевых слов-знаков в антинигилистических романах. Нигилисты — “наши” в “Бесах” Достоевского (8, 370, 374, 390, 405, 415; 9, 69, 83, 92, 93, 106, 115, 124, 136, 148, 160, 206, и др.), в “Кровавом пуфе” Крестовского (Панургово стадо. Ч. 1. С. 55; Ч. 3. С. 11, 12; Ч. 4. С. 116 и др.). “Наши” объединяются в кружки, собираются на сходки, организуют коммуны. Ощущение своей исключительности, избранности вызывает желание обособиться, объединившись и создав тайную конспиративную организацию (“Бесы”, “Кровавый пуф”, “На ножах”, “Марина из Алого Рога” и т. д.).
В дилогии “Кровавый пуф” противостояние Божьего и дьявольского обозначено тем, что светлые герои воспринимают нигилистов именно как “бесов” или “врагов” (Панургово стадо. Ч. 1. Гл. 19. С. 170). Аналогичное явление наблюдается и в романе “На ножах” Лескова.
С образами нигилистов и авторским осознанием их трагически-пагубной для России деятельности связан в антинигилистических романах мотив “бес попутал”. Например, в дилогии “Кровавый пуф” Вс. Крестовского он заявлен в начале повествования: “громадное большинство так называемого “образованного” общества плутало и путалось в туманном лабиринте” (К читателю. С. III.). Этот мотив является сквозным, как известно, в романе “Бесы” Достоевского. В романе “На ножах” Лескова этот мотив также обозначен: такие люди, как Горданов и Висленев, “мутят, путают” (8, 320) окружающих; с этим мотивом соотнесены ключевые слова, разбросанные по тексту и связанные с разными героями и ситуациями (“водить за нос” (9, 161), “путаешь и напутала” (9, 174), “путаница” (9, 175), “позапутался” (9, 230), “водит вас за нос” (9, 237), “замутив” (9, 239), “попутало его” (9, 301), “переплетало и путало” (9, 377)). Наконец, в эпилоге прозвучала мысль о “делах, запутанных человеческим бесстыдием и злобой” (9, 387).
Систематизация демонических знаков в антинигилистических романах позволяет сделать определенный вывод о том, что писатели активно участвовали в “споре о Боге или о демоне” (На ножах. 9, 18), соотнося его с современными (философскими, идеологическими, политическими, этическими проблемами.
Писателями-“антинигилистами” нигилизм осмыслялся как проявление атеизма и нравственной неориентированности сознания “новых людей”. Вглядываясь в человека и его ценностный
220
мир, создатели антинигилистических романов наблюдали, как нигилизм разрушает гармонию человеческой личности.
Опасность нигилизма осознавалась прежде всего в нравственно-духовной сфере: “Идеи, разносимые нигилизмом, чрезвычайно понравились малообразованному обществу, потому что они решительно ничего от человека не требовали и только льстиливсякой разнузданностиегопосягательств,возводили эту разнузданность чуть не в священный догмат. Своеволие, самодурство и безответственность стали единственным критерием правды, добра, честности, убеждения, развития, мышления”15, — так категорично, но во многом справедливо писал А. Незлобин. Именно поэтому “натурализм или, что равносильно, позитивизм без начала и конца, не могут никогда удовлетворить требованиям человеческого духа”16: Это убеждение становится определяющим в философском споре о природе человека в антинигилистических романах: в нем — существо авторской ценностно-мировоззренческой позиции.
Сознание нигилиста в антинигилистических романах дано как чужое по отношению к авторскому сознанию. Оно неприемлемо и ущербно, с авторской точки зрения прежде всего. Ценностно-мировоззренческая позиция автора в антинигилистических романах выражается, в частности, в строгом и отчетливом обозначении мира добра и мира зла, в именовании носителей добра и зла.
В изображении нигилистов, соприродных миру зла (антимиру),писатели-“антинигилисты”достаточно активноиспользовали демонологические представления и образы, в основе которых лежит оппозиция Христос и Антихрист, свет и тьма, небесное и земное, духовное и тварное.
Актуализация в тексте демонологических представлений и демонических знаков зависит от меры тенденциозности произведения: стремление сатирически-карикатурно разоблачить нигилизм (что, как кажется, достаточно оправдывается си- туацией спора с революционно-демократическим романом о “новых людях”) приводило к насыщению знаками нечистой силы. Примером могут служить романы “На ножах” Лескова, “Бесы” Достоевского, “Кровавый пуф” Вс. Крестовского. Бесовский синонимический ряд соотносится с изображением
______
15 Незлобин А. Нигилизм и литературное развитие // Незлобин А. Кружковщина. Одесса, 1880. С. 412.
16 Смоликовский С. Учение Огюста Конта об обществе. Варшава, 1881. Т. 1. Ч. 1. С. VI.
221
внешности, характера, поведения героя-нигилиста, способствует характеристике типа его сознания, выявлению связей с обществом. Разумеется, причина этого явления не только в жажде обличения. Глубинные причины заключаются, как нам думается, в фольклоризме писателя (у каждого из них он проявляется по-разному), в осмыслении христианской антропологии, теоморфизма, хамартирологии, эсхатологии через призму народных верований и представлений. Существенным обстоятельством является ориентация писателей на национальные традиции, характер, сознание. «“Бога люби, а черта не дразни” — руководствуясь этим принципом строили свою жизнь десятки поколений людей, культ злых сил развился и окреп рядом с почитанием единого христианского Бога» (РДС. С. 3).