Текст статьи
Русская литература XIX века отмечена феноменальным явлением: творчество целого ряда крупных писателей, таких, как Н. А. Некрасов, А. И. Герцен, М. Е. Салтыков-Щедрин, характеризуется синтезом идей и образов православного христианства и революционного просветительства. Это явление представляет огромный интерес, поскольку в нем своеобразно выразилась сложность и напряженность духовной жизни русского общества середины XIX века, не сводимой только к расколу и голой антитезе идей православия и просветительства. Революционные призывы к мятежу и бунтарству в творчестве революционеров парадоксальным образом сочетаются со страстным желанием гармонии и душевного согласия. Этот синтез имеет глубокие национальные корни, философские и эстетические традиции.
Творчество Некрасова периода 1840-1850-х годов ― его лирика, поэмы, особенно “Тишина”, стоящая на пороге перед созданием больших поэм, содержит целый массив тем, образов, мотивов, связанных с религиозными идеями, с текстом Библии. И это требует объяснения, поскольку является отражением мироощущения и эстетики поэта.
Интерес Некрасова к христианской традиции в искусстве необычайно ярко сказался в раннем творчестве и практически предопределил важнейшие центры его этики и эстетики. Стихи раннего Некрасова, собранные в книге “Мечты и звуки”,погружены в стихию романтических и религиозных образов, обнаруживающих связь с русской и европейской элегической традицией. Этот момент, а именно то, что религиозная стихия поэзии Некрасова с самого начала связана с традициями русской и европейской романтической лирики, окажется необычайно важным для поэта во все эпохи его творчества.
_______________
© Жилякова Э. М., 1998
270
Элегическая традиция открывала возможности создания образа рефлектирующего лирического героя, психологически тонко обрисованного, но самое главное ― делало открытым лирический источник для исповедальности, создавало “идеалистическую” территорию духа, защищая ее от диктата социального детерминизма.
Хорошо известное и многими отмеченное наблюдение, что молодой Некрасов подражал романтикам, а особенно Жуковскому и Гюго1 (целый ряд стихотворений: “Ангел смерти”, “Встреча душ”, “Истинная мудрость” ― прямой аналог текстам Жуковского), в аспекте поставленной проблемы приобретает особую значимость. Некрасов не просто разрабатывал тематику русской и европейской поэзии ― “тайны вселенной”, “воздушный путь”, “встреча душ” и т. д. Формировались его философско-нравственные ценности, закладывались основы художественного мышления, которые, с так называемым преодолением романтизма, не покидают его поэтического мира, напротив, определяют особую тональность, стилистику, напряженность исповедального тона, связанного с вечным исканием Бога и справедливости. Д. С. Мережковский, говоря о религиозности Некрасова, указал на генетическую предопределенность ее как качества поэта русской культуры2.
На страницах ранней лирики Некрасова намечается своеобразный диалог просветительских и религиозных идей, где основой и связующей их является этика христианства, определившая важнейшие центры как просветительства (философии, идеологии), так и православной религии. Этот неоднозначный диалог, включающий как момент согласия, так и резкого противоречия в важнейших позициях, обернется в лирике зрелого Некрасова глубочайшими драматическими коллизиями и высочайшими художественными открытиями.
______________
1 Комментарий к Полному собранию сочинений и писем Н. А. Некрасова // Некрасов Н. А. Полн. собр. соч. и писем: В 15 т. Л., 1981. Т. 1. С. 640-666; Вацуро В. Э. К литературной истории стихотворения Некрасова “Землетрясение” // Некрасовский сборник, V. Л., 1973. С. 276-280; Прозоров Ю. М. Книга Некрасова “Мечты и звуки” и русская романтическая поэзия // Влияние творчества Н. А. Некрасова на русскую поэзию. Ярославль, 1978. С. 3-14; Пайков Н. Н. О поэтической эволюции раннего Некрасова // Н. А. Некрасов и русская литература второй половины XIX ― начала XX века. Ярославль, 1982. С. 3-23; Эйхенбаум Б. М. Некрасов // Эйхенбаум Б. М. О поэзии. Л., 1968. С. 35-74.
2 Мережковский Д. С. Две тайны русской поэзии // Мережковский Д. С. В тихом омуте. М., 1991. С. 424.
271
В духе романтической традиции поэзия раннего Некрасова сосредоточена вокруг проблемы самоопределения человека. На первом плане оказался вопрос о душе, поставленный в философско-религиозном ракурсе. Вопрос о душе рассматривается в контексте главных альтернатив раннего Некрасова: душа и тело, Бог и человек, небо и земля. Душа у Некрасова неизменно противостоит телу и олицетворяет в человеке идеальную сторону его существования ― душа всегда обращена к Богу. В такой постановке проблемы сказалось национальное своеобразие русской литературы с ее культом сердечности, душевности (“Мысль”, “Смерти”, “Разговор”).
Одно из самых ранних стихотворений “Мысль” (1838) строится как философская аллегория на резком контрасте “дряхлого мира” и “жизни молодой”. Смерть рассматривается не в ее трагическом смысле для конкретной человеческой судьбы, а как переход к иному, небесному, высшему существованию. В одноименном стихотворении лирический герой, обращаясь к смерти, умоляет ее явиться не в часы “злого духа”, когда “послушен ум, как низкий раб, и ничего в нем нет святого”, не в часы “сердечных бурь и мятежей”, а в момент духовного просветления: “Я близок к небу ― смерти время!”3
Однако при очевидном господстве религиозно-романтическойконцепциидушивраннихстихотворенияхНекрасовапросматривается и другая тенденция ― заинтересованность поэта волнениями и радостями жизни. Программным является стихотворение “Разговор” (1839), построенное на диалоге Души и Тела. Как романтик, идеалист, мыслящий религиозно и возвышенно, Некрасов отдает предпочтение Душе, которая скорбит и гневается по поводу нечестивых желаний Тела. Партия Души написана в высоком одическом тоне. Но при том, что Тело “бездейственностью губит” “мой светлый ум,мой чистый дар, мой дух”, лирическая партия Тела отличается тоже энергией убеждения, вдохновением и взволнованностью:
Есть упоенье в вихре танца,
В игре, обеде и вине
И в краске робкого румянца
Любимой девы при луне. (1, 269)
На уровне интонационного строя диалог звучит на паритетных началах, тем самым художественная форма уравновешивает
______________________
3 Некрасов Н. А. Полное собрание сочинений и писем:В 15 т. Л., 1981. Т. 1. С. 189. В дальнейшем все цитаты даются по данному изданию с указанием в скобках тома и страницы.
272
и запросы духа и бренной жизни, а некрасовская позиция обретает сложность и неоднозначность.
Высшее место в нравственно-философской системе раннего Некрасова занимает Бог. Образ идеального, прекрасного всегда соотносим с Христом, с картиной рая, наделенной библейскими деталями: “тихая вечерь молитв и вдохновений”, “и тишина торжественного лета, И говор вод, И пенье соловья, И над землей витающая птица, И в небесах горящая денница” (1, 223).
В лирике раннего Некрасова особенно сильна элегическая традиция, в русле которой создан тип лирического героя ― всегда угрюмого, отверженного, одинокого. Основу психологического рисунка во множестве его вариантов составляет драматизм понимания героем несовершенства земной жизни, а потому невозможности жить по заповедям Христа, он разрывается между божественным идеалом и холодом жизни (“сердце обморозил”). Развитие сюжета стихотворения “Изгнанник” строится на драматическом разрыве между существованием “сына праха” в стране “лазурной полуземного бытия”, куда однажды дивным образом попала его душа ― и страданиями, на которые обречен он, теперь “сын веры”, в “дольнем мире” среди страданий и житейских битв. Наставляет и утешает лирического героя “посланное ему провидение”. Слова, произнесенные “незримым голосом”, ― это по существу нравственный кодекс, заповедь православного христианина, выраженная поэтическим словом:
Но ты железными цепями
Окуй волненье мрачных дум,
Не доверяй души сомненью,
За горе жизни не кляни,
Молись святому провиденью
И веру в господа храни. (1, 197)
Элегическая традиция сочетается у Некрасова, подобно Жуковскому, с балладной и одической. Подключение к элегической интонации других размывает унылую монотонность лирического героя. На смену страданию и смирению приходят радость, тихое ликование, не чуждое христианству и особенно воспринятое, как и идея долга, просветителями. Стихотворение “Встреча душ”, построенное на балладной основе, по сюжету, ритму, смешанной интонации печали и радости, таинственной торжественности и юмора, соотносимо со “Светланой” Жуковского. Изящество стиля, создающее ощущение легкости, призрачности эфирного пространства, по которому
273
“струйкой света что-то мчится по воздушному пути”, подчинено созданию особого лирического настроения ― идеальности, грациозности, радости обретения родной души. Лексический состав стихотворения определяют мотивы полета (“воздушный путь”, “лет торжественный чуть слышен”,“размах легких крыл”), света (“жемчужная риза”, “струйка света”, “край лазурный”, “пламень нового сиянья”, “светлое”, “золотая”, “сиянье огнецветное”), любви (“приветно”, “блаженства луч”, “пленясь красами”, “бескорыстная любовь”, “счастье чистыми лучами”). Возвышенно-романтическая лексика сопряжена со словесной стихией религиозной сферы: Бог, молитва, риза, обеты, светлый эфир, венец, муки. Другое стихотворение 1839 года “Поэзия” исполнено внутренней динамики и радостной энергии, в нем звучат мотивы гетевской “Богини Фантазии” в переводе Жуковского. Так изнутри развернутой христианско-религиозной концепции пробиваются тенденции, свойственные просветительскому пониманию человека. Не случайно в стихах Некрасова используются античные образы. И хотя в “Днях благословенных” (1839) воспоминание о “днях многоотрадных промелькнувшей юности” возникает на “миг”, все произведение пронизано светом и надеждой, а рядом с “бледною Дианой” соседствует “юная Светлана”. В других стихотворениях при описании счастливого былого или мгновений творческого озарения оживают в текстах “буйный Вакх”, “любимец Аполлон”.
За поэтическим синтезом христианского и античного текста стоит некрасовская концепция истории и культуры. Человек 30-х годов, воспитанный на романтических традициях, Некрасов в стихотворении “Колизей” обнаружил интерес к философским проблемам истории. Романтическая концепция исторического развития, в основе которой лежали просветительские идеи Гердера, французских энциклопедистов, оказалась родственной раннему Некрасову и выразилась в истолковании античности как колоссального этапа, предшествовавшего христианству. Образ Древнего Рима и Колизея предстает в стихотворении в величии (“великая картина”, “краса величавая”, “исполинский труд”, “слава искусству и древним умам!”, “ты крупная буква на темной скрижали прошедших столетий”) и в руинах (“былого величья могила”, “скелет, безобразный урод”, “ужасен упадок”). История Колизея и Рима видится как философская модель судьбы человека и человечества в его расцвете и на закате жизни. В последней части стихотворения в исповеди самого Колизея развивается
274
мысль о наказании Рима за “гибельную славу”, за жестокость нравов:
Страдало добро, ликовало тиранство,
Реками лилась христианская кровь. (1, 204)
На страницах ранней лирики Некрасова развернулся спор по проблеме веры и неверия, о возможности или невозможности “надменным умом” разгадать загадку бытия. В ряде стихотворений (“Истинная мудрость”, “Непонятная песня”, “Загадка”) Некрасов развивает концепцию божественного происхождения и смысла жизни. В сонете “Загадка” поэт, описывая картину царящего над миром покоя, заинтересован не столько живописанием пейзажа, сколько размышлением о величии всего, созданного высшей силой:
Непостижимою святынею
Пред нами, без речей,
Небо круглою равниною
Блещет в ризе из лучей.
Что же там за далью синею,
Далью, видной для очей,
Где слито оно с пустынею
Днем и в сумраке ночей? (1, 252)
Библейский образ “зерна” поставлен в вершине стихотворения как ответ на вопрос о “чудной тайности” природы:
И постигнутые крайностью,
Видим только мы одно,
Что мир создан не случайностью,
Есть начальное зерно… (1, 252)
Теоретическим и одновременно страстным, глубоко полемичным трактатом поэта является стихотворение “Истинная мудрость”. По содержанию и напряженности спора с просветительским рационализмом “Истинная мудрость” близка “Невыразимому” Жуковского.
Не все постигнул ум надменный,
Не все светло для мудреца,
Есть много таин во вселенной,
Ключи которых у творца. (1, 209)
Земным умом измерить бога,
Постигнуть тайны бытия, ―
Нет, это дерзко, это много,
Нет, это доля не твоя! (1, 210)
С вопросом о божественном начале бытия у Некрасова связано решение центральной нравственно-философской проблемы ― самоопределение человека в мире, содержание его
275
позиции, его философия жизни. В соответствии с религиозно-православными принципами идеальное существование человека Некрасову представляется как полная гармония человека с миром, цельность, способность возвысить душу и выйти из страданий преображенным и примиренным. Заканчивая стихотворение “Истинная мудрость”, Некрасов определяет программу жизненной судьбы человека как путь бесконечного совершенствования души в вере. Тема веры ― одна из самых волнующих поэта:
Нет славы в дерзком покушенье
Непостижимое постичь! (1, 211)
Некрасов в целом ряде стихотворений рассматривает рефлексию, сомнения, мятежность как проявление “духа нечистого”, “духа порочного”, демона, растлевающего душу:
Чудны, страшны эти речи!
Часто им внимает ум
И от каждой этой встречи
Больше в сердце мрачных дум.
Дух коварный искушенья
Ими душу окружит
И мятежное сомненье
В чистом сердце поселит. (1, 217)
Стихотворение “Сомнение” построено на резком контрасте двух различных состояний человека в его отношении с миром ― в положении гармонии, блаженства, и в ситуации “мятежного сомнения”. Описание этих состояний показательно для характеристики этической позиции поэта и особенностей его лирики. Представление об идеале обусловлено, с одной стороны, религиозной идеей Творца, который создал мир прекрасным, а с другой ― ярко выраженным представлением о духовных возможностях человека. Образ “роскошного жизни пира” Некрасов создает с помощью пейзажа, получающего благодаря библейским, фольклорным, а также классицистическим и романтическим деталям символический смысл как выражение нравственного и эстетического идеала:
Ты начал жить. Роскошен жизни пир,
На этот пир ты позван для блаженства,
Велик, хорош, изящен божий мир,
Обилен всем и полон совершенства.
Лазурь небес, безбрежный океан,
Дремучий бор, так пышно разодетый,
Седой зимы сердитый ураган,
И тишина торжественная лета… (1, 223)
276
Вторая часть стихотворения представляет собой детальнейшую психологическую разработку состояний духовного смятения и процесса опустошения личности, поддавшейся демону сомнения:
С ним страшно жить, беседовать грешно
<…>
Все осквернит нечистое сомненье
И скует грудь холодом могил
<…>
Тебя смутят тревожные мечты
<…>
Ни красоты природы, ни искусства ―
Ничто души убитой не займет
<…>
И грудь зальет ревнивою тоской.
Ты проклянешь безумную любовь
<…>
На сердце вновь и хлад и пустота
<…>
Мир для тебя в пустыню обратится… (1, 232)
Не случайно возникает апокалиптическая тема возмездия. В стихотворении “Землетрясение” (1839) конец света наступает как наказание “пышному городу” за грехи, за “отсутствие святого, господство одного порочного и злого”. Стихотворение построено как цикл, части которого контрастно сменяют друг друга, рисуя картины нарастающей порочности и безмятежности людей и одновременно зреющего в недрах земли страшного им наказания. И только ужас потряс и заставил город покаяться в том,
Что буйно, безумно грехом торговали
И бога-творца забывали не раз ―
Пред ним все смирились и песнь о прощенье
Послали к всесильному богу-царю. (1, 232)
Таким образом, в ранней лирике Некрасова, основанной на христианских этических принципах и одновременно впитавшей в себя просветительские представления о человеке, не без влияния романтической лирики, сформировался нравственный и эстетический идеал поэта, важнейшей чертой которого являлось чувство долга (идея жертвенности) и страстная устремленность к чувству гармонии с миром, полноты и целостности бытия. В стихотворении, написанном десятилетие спустя, Некрасов создал портрет “Музы юности” своей:
Так помню, истощив напрасно
Все буйство скорби и страстей,
Смирялась кротко и прекрасно
277
Вдруг Муза юности моей.
Слезой увлажнены ланиты,
Глаза поникнуты к земле,
И свежим тернием увитый
Венец страданья на челе… (1, 158)
В лирике Некрасова 1840-1850-х годов сохранился устойчивый интерес к религиозным образам и мотивам. Обусловлено это было углубляющимся демократизмом поэта. Характер обращения Некрасова к религиозному материалу явился отражением особого качества философско-этической и общественной позиции, свойственной революционным разночинцам: их творчество проникнуто христианскими идеями братства4. Демократизм Некрасова питается и восходит к народному идеалу рая как блаженству бедных, сирых, обиженных. Задача глубокого воссоздания быта и духа народа диктовала принципы и приемы изображения религиозной стихии крестьянского сознания.
Наиболее распространенными в лирике являются два элегических сюжета: это тема неизбывных страданий и тема нравственного возрождения через обращение к Богу, тоска по идеалу. Развитие их включается в религиозный контекст, сопряженный с народными представлениями об истинной жизни. Таково знаменитое стихотворение 1854 года “Влас”, которое приковало к себе внимание Ф. М. Достоевского, посвятившего ему целую статью “Дневника писателя”5. Тип героя ― народного заступника в стихотворениях о Белинском, “Поэт и Гражданин”, в поэме “Несчастные” создается Некрасовым с прямой ориентацией на образ Христа6.
Особую остроту в лирике 1850-х годов получает мотив драматического разлада в духовном мире лирического героя. Психологический диссонанс отражает кризис, который диктовался требованиями попранного чувства социальной справедливости, необходимостью преступить законы, на которых
___________________
4 Лебедев Ю. В. Н. А. Некрасов и русская поэма 1840-1850 годов. Ярославль, 1971. С. 122-126; О некоторых этических истоках поэзии Н. А. Некрасова // Ф. М. Достоевский. Н. А. Некрасов. Л., 1974. С. 128-138; Скатов Н. Н. Поэты некрасовской школы. Л., 1968. С. 77-76; Скатов Н. Н. Некрасов. М., 1994. С. 18-19, 27, 37; Морозов Н. Г. Народно-этические идеалы в стихотворении Н. А. Некрасова “Песня Еремушке” // Н. А. Некрасов и русская литература второй половины XIX ― начала XX века. Ярославль, 1981. С. 78-87.
5 Старикова Е. В. Достоевский о Некрасове // Н. А. Некрасов и русская литература. М., 1971. С. 302-308.
6 Скатов Н. Н. Некрасов. С. 387.
278
основана христианская этика. Одно из центральных произведений 1850-х годов ― “Муза” (1852) ― исполнено глубочайшего драматизма. Внутренний смысл стихотворения не только в горечи противопоставления двух Муз ― “ласково поющей и прекрасной” и “другой, неласковой и нелюбимой” (за этим контрастом просматриваются и социальные и эстетические коллизии), но и в том, что идея мятежа, мщения (“буйным языком в сообщники свои звала господень гром!”), необходимые и неизбежные в мире “темного Насилия и Зла”, оказываются мучительными, разрушительными для самого человека:
В душе озлобленной, но любящей и нежной
Непрочен был порыв жестокости мятежной.
Слабея медленно, томительный недуг
Смирялся, утихал… и выкупалось вдруг
Все буйство дикое страстей и скорби лютой
Одной божественно-прекрасною минутой,
Когда страдалица, поникнув головой,
“Прощай врагам своим!” ― шептала надо мной… (1, 100)
Так на новой почве глубокого социального детерминизма и реализма явственно звучали мелодии раннего Некрасова.
Введение христианских образов в поэтический текст Некрасова имеет несколько уровней. Помимо прямого использования религиозных мотивов, сюжетов, выражающих непосредственно авторскую идею, очень важен уровень, где библейское “слово” становится художественным символом, а содержание произведения, идея автора является в процессе мифологического наполнения текста. В этом отношении необычайно интересна поэма “Тишина” (1857).
Лиро-эпическая поэма “Тишина” ― итог глубоких раздумий Некрасова о судьбе России. “Длинные стихи, исполненные любви (не шутя) к Родине”, были написаны после длительного пребывания в Европе. Эпический сюжет поэмы связан со Севастопольской кампанией, с итогами Крымской войны ― великого подвига и великих страданий русского народа. Эпический замысел требовал художественного решения. Очень значительна в этом плане рецензия Некрасова 1855 года “Осада Севастополя, или таковы русские”, посвященная разбору книги “бедного писаки”, где рассказывается “один из эпизодов колоссальной эпопеи ― смерти адмирала Корнилова, ― эпопеи, развязка которой находится еще в руках судеб” (11, кн. 2, 127). Далее, говоря о возможностях воссоздания эпопеи, подобной Севастопольской, Некрасов вспоминает
279
“Илиаду” и цитирует отрывок из поэмы Гомера7. Некрасовская рецензия отразила момент размышлений поэта об эпической художественной традиции. При создании своей поэмы, в которой Некрасов обратился к событиям общенациональной значимости, поэт находит свои эпические, национальные традиции и формы, важнейшая из которых ― библейская, позволившая равно выявить и лирическую и эпическую природу поэмы.
В основу лирического сюжета положен библейский мотив возвращения блудного сына домой:
Я твой. Пусть ропот укоризны
За мною по пятам бежал,
Не небесам чужой отчизны ―
Я песни родине слагал! (4, 51)
В процессе эпического описания русской послевоенной жизни (картины успокоения и одновременно напряженного ожидания перемен) и переживаний лирического героя возникает образ особого духовного состояния тишины, заключающего в себе и окаменелость, остановку и божественный момент ощущения глубокой причастности человека общему миру ― своей родине, народу, природе, человечеству8:
Над всей Россией тишина…
Глубина и многозначность этого образа хорошо была освоена Некрасовым с юности, когда он эпически широко рисовал картину “тишины торжественного лета” или писал о страшной тишине земли перед роковым возмездием (“тихо, все тихо, молчит”) или изображал счастливое мгновение соединения родных душ (“лет торжественный чуть слышен”).
Символический смысл названия поэмы корреспондирует к библейскому образу тишины. В Евангелии от Матфея, от Марка и от Луки повторяется мотив наступающей великой тишины после деяний Иисуса.
От Матфея: “Другой же из учеников Его сказал Ему: Господи! позволь мне прежде пойти и похоронить отца моего. Но Иисус сказал ему: иди за Мною, и предоставь мертвым погребать своих мертвецов. И когда вошел Он в лодку, за Ним последовали ученики Его. И вот сделалось великое волнение на море, так что лодка покрывалась волнами; а Он
____________________
7 Скатов Н. Н. Некрасов и Тютчев // Н. А. Некрасов и русская литература. М., 1971. С. 253-255.
8 Лебедев Ю. В. Н. А. Некрасов и русская поэма 1840-1850 годов. С. 104-134; Скатов Н. Н. Некрасов. С. 163-166, 190-193.
280
спал. Тогда ученики Его, подойдя к Нему, разбудили Его и сказали: Господи! спаси нас; погибаем. И говорит им: чтó вы так боязливы, маловерны? Потом, встав, запретил ветрам и морю, и сделалась великая тишина” (8:21-26).
От Марка: “И встав Он запретил ветру и сказал морю: умолкни, перестань. И ветер утих, и сделалась великая тишина” (4:39).
От Луки: “Но Он встав запретил ветру и волнению воды; и перестали, и сделалась тишина” (8:24).
Образ “великой тишины” традиционен для русской литературы. Жуковский начинался с “Оды. Благоденствия России”, открывавшейся строками:
Откуда тишина златая
В блаженной северной стране?
Элегические мотивы и образ тишины сопряжены у Некрасова с одической интонацией “Медного всадника”9. “Тишина” Некрасова создавалась и в контексте русского романа, где мотив тишины с его библейской родословной означает две стороны русской жизни: тишина как страшная неподвижность, сон, дрема и тишина как состояние, полное великой тайны вечного бытия. Тому образец “Сон Обломова” (1849), с которым так естественно сравнить эстетику Некрасова в его поэме. Строки “Как ни тепло чужое море, Как ни красна чужая даль” перекликаются с текстом “Обломова”: “Что за чудный край! Нет, правда, там моря, нет высоких скал, гор и пропастей…”10 А далее Гончаров открывает читателю в этой тишине две стороны русской и всечеловеческой жизни: “Тихо и сонно все в деревне; невозмутимая тишина ― все как будто вымерло… Воцарилась мертвая тишина. Наступил час всеобщего послеобеденного сна” (4, 114). ― “Настали минуты всеобщей, торжественной тишины природы, те минуты, когда сильнее работает творческий ум, жарче кипят поэтические думы…” (4, 118).
Эпический сюжет поэмы тесно увязан с лирическим, в котором главным является мотив покаяния, но покаяния полного не раскаяния, а умиления: “Я в умилении посылаю всему привет”, “я внял … я детски умилился…”, “лови минуту умиленья”. Здесь видна не только романтическая традиция
___________________
9 Эйхенбаум Б. М. Указ. соч. С. 63.
10 Гончаров И. А. Собрание сочинений: В 8 т. М., 1979. Т. 4. С. 101. В дальнейшем все цитаты даются на это издание с указанием в скобках тома и страницы.
281
(Жуковский, Баратынский), но и житийная, требующая именно такого состояния умиления и успокоения. Обращение поэта к “храму” венчается мотивом покаяния:
Храм воздыханья, храм печали ―
Убогий храм земли твоей:
Тяжеле стонов не слыхали
Ни Римский Петр, ни Колизей!
Сюда народ, тобой любимый,
Своей тоски неодолимой
Святое бремя приносил ―
И облегченный уходил!
Войди! Христос наложит руки
И снимет волею святой
С души оковы, с сердца муки
И язвы с совести больной… (4, 52)
Описание храма переходит в молитву лирического героя:
Я внял… я детски умилился…
И долго я рыдал и бился
О плиты старые челом,
Чтобы простил, чтоб заступился,
Чтоб осенил меня крестом
Бог угнетенных, бог скорбящих,
Бог поколений, предстоящих
Пред этим скудным алтарем! (4, 52)
“В известном и очень простом смысле эти стихи Некрасова, ― пишет Н. Н. Скатов, ― может быть, самые религиозные стихи в русской поэзии. Или иначе: стихи с самой большой силой выразившие стихию изначальной русской религиозности, самые стихийные стихи”11. Действительно, само сочетание поэтических “библейских” пар (“скудный алтарь”, “бог угнетенных”, “бог скорбящих”) с ритмическими повторами и анафорами рождает целый комплекс идей социального, эстетического, философского плана. Это так. Но одновременно рождается и развивается, как магия музыки, заклинания, энергия нового поэтического качества, неопределяемая, многозначная и глубинная, как бы воссоздающая сам момент веры ― духовного порыва, состояния не ума, а души. Это очень важный момент, позволяющий ставить вопрос о глубинных духовных связях Некрасова с народом на уровне веры, истинной христианской духовности. В этом плане очень важен финал поэмы:
_____________________
11 Скатов Н. Н. Некрасов. С. 178.
282
Скорей туда ― в родную глушь!
<…>
Где пахарь любит сокращать
Напевом труд однообразный.
Его ли горе не скребет? ―
Он бодр, он за сохой шагает.
Без наслажденья он живет,
Без сожаленья умирает.
Его примером укрепись,
Сломившийся под игом горя!
За личным счастьем не гонись
И богу уступай ― не споря… (4, 56)
Через год Тургенев напишет “Дворянское гнездо”, где словами Лаврецкого ― “смириться перед народной правдой” ― повторит в романе глубину философских раздумий поэта Некрасова.
“Тишина” явилась духовным и художественным прологом больших эпических поэм потому, что Некрасов во всей глубине постиг и выразил смысл христианских принципов, по которым жил народ и которые были священны для самого поэта с первых стихотворных опытов: Некрасов понял их как высший, всечеловеческий гуманизм.