Текст статьи
“…И я исполнился страха за народ свой русский и начал молиться и всех других, кто ко мне к яме придет, стал со слезами увещевать, молитесь, мол, о покорении под нозе царя нашего всякого врага и супостата, ибо близ есть нам всегубительство”1. Так “пророчески” говорит русский “очарованный странник” Лескова, который во время многолетнего странствования по Рoссийской Империи сталкивается с множеством нерусских народов.
Насколько мне известно, поэтическое значение полиэтничности в творчестве Лескова не было еще предметом систематического рассмотрения; наоборот, в русском литературоведении она до сих пор считалась одной из отрицательных черт его произведений2. Российская Империя, однако, всегда была полиэтнична, и если принять во внимание замечания немецкого историка А. Каппелера о том, что “полиэтничность является существенной константой в истории России” и “полиэтничное измерение — решающее для понимания ее истории”3, — то, кажется, нельзя пренебречь этой спецификой лесковской прозы.Национальная политика Российской ИмперииXIX века характеризуется большей частью угнетением и объединениемнародов.Что касаетсярусификацииинородцев-иноверцев, то они стали объектом активной миссионерской деятельности со стороны русской церкви.
______
© Гримстад К. А., 1998
1 Лесков Н. С. Очарованный странник // Лесков Н. С. Собрание сочинений: В 11 т. Т. 4. М., 1957. С. 511—512. Далее ссылки на это издание даются в тексте с указанием страницы в скобках.
2 Имеется в виду распространенное восприятие Лескова как “обаятельного рассказчика”, в мозаичном творчестве которого полиэтничность и многоязычие, то есть стилистическая неоднородность, являются прямым дефектом.
3 Kappeler A. Russland als Vielvölkerreich. München, 1993. P. 10.
455
Теоретическую основу данной статьи составляют идеи Ю. М. Лотмана о стилистическом столкновении и гибридизации как о “генераторе новых смыслов”4. Особый интерес в этой связи представляет отношение Лескова к полиэтничности, а именно то, как он трактует многокультурные элементы, играющие такую важную роль в его текстах.
Флягин — беглый крепостной, богатырь-простолюдин, по его собственному определению конесэр — странствует по Российской Империи XIX века, попадая в целый ряд почти неправдоподобных ситуаций: он трижды становится убийцей, что не мешает ему, с риском для собственной жизни, спасти жизнь своему барину, проводит десять лет в татарском плену, влюбляется в цыганку, играет в балагане и, наконец, уходит в монастырь. Однажды он видит во сне убитого им монаха, от которого узнает о своей “очарованности”, о своей обреченности на странствование.
“Очарованную” жизнь Флягина, рассказанную им самим в форме исповеди, можно считать своего рода земным паломничеством, на протяжении которого он переживает суровые испытания, нередко вызванные столкновениями с представителями нехристианских народов.
Называя Флягина “странником”, Лесков в то же время характеризует его и как странствующего человека, бездомного беглеца или гонимого крепостного, и как человека, идущего пешком на богомолье, скитающегося по святым местам. Эту двойственность можно связать и с некоим “раздвоением личности”Флягина:он и злодей, и благодетель. Буйный, храбрый и безрассудный, он в то же время кроток, смирен и полон сострадания. Однако основной признак “раздвоенности” его личности — его имя: в миру он Иоанн (Иван), а в монастырской общине — Измаил. Чаще всего главный герой именуется Иваном, ибо, как и новозаветный пророк Иоанн Креститель, или Предтеча, он — “молитвенный сын”. Он тоже пророчествует и крестит. Как и ветхозаветныйскиталецИзмаил — прародитель кочевых мусульманских племен, Флягин-изгой тоже “между людьми, как дикий осел; руки его на всех, и руки всех на него”; он тоже живет “пред лицом всех братьев своих” (Быт. 16:12). После того как он, “сын обещанный”, убегает от своего барина, он долго странствует по родине и в конце концов уходит в монастырь. Таким образом, сочетания “беглец-богомолец” и “злодей-благодетель” сходятся в основном
______
4 См.: Лотман Ю. М. Риторика: Статьи по семиотике и типологии культуры. Т. I. Таллин, 1992. С. 167—184.
456
сопоставлении “Измаила-Иоанна”. Двойственность во всем определяет поведение героя-странника. Отношение Флягина к инородцам в высшей степени амбивалентно: беглый крепостной, он неосознанно действует как представитель официальной церкви. Однако в роли простолюдина-праведника он веротерпим и выступает хранителем некоего “истинного” (или “естественного”) русского христианства. Противопоставление официального и простонародного типично для Лескова, чье творчество можно охарактеризовать как своего рода поиски сути христианства и “истинного православия”. Наибольший интерес для решения поставленной в статье проблемы представляют два эпизода, в которых происходит встреча “очарованного странника” с полиэтническим миром: татарский плен и история цыганки Груши и любви к ней Ивана Северьяныча.
Татарская тема введена антитетическим сопоставлением. Во сне Флягинвидит степь и“людей таких диких,сарацинов” и “весь как алою зарею облитый большой белый монастырь по вершине” (410). Появление в одном сновидении мусульманских и православных мотивов указывает на религиозный характер его будущего столкновения с татарами.
Забив нагайками татарина, Флягин второй раз становится убийцей. Немаловажно, что после дуэли его хотят арестовать не татары, а русские братья во Христе, которые руководствуются своеобразной логикой закона: “Он, — говорят, — тебя мог засечь, и ему ничего, потому что он иновер, а тебя, — говорят, — по христианству надо судить. Пойдем, — говорят, — в полицию” (427). В результате Флягин убеждается в том, что “нет ничего вреднее” полиции, и устраивает побег с помощью “братьев-татар”.
Флягин проводит десять лет в татарском плену, где он, хотя его и калечат (“подшетинят”), живет совсем неплохо и женится на четырех татарках, от которых имеет восемь детей. Однако после нескольких лет такой жизни Флягина охватывает тоска по родине: “Зришь сам не знаешь куда, и вдруг пред тобой отколь ни возьмется обозначается монастырь или храм,и вспомнишь крещеную землю и заплачешь” (434).И далее: “…отец Илья, наш священник, добрый-предобрый старичок, теперь скоро пойдет он Христа славить, и с ним дьяки, попадьи и дьячихи идут, и с семинаристами, и все навеселе…” (436). В сознании героя противопоставлены идиллический образ русской жизни и скучная жизнь в татарском стане, в адской степи, где “нет тебе ни смерти, ни живота, ни покаяния”.
457
Герой, подобно пленным израильтянам в Вавилоне, совсем “отчаялся когда-нибудь вернуться домой и увидать свое отечество” (437).
Для нашей темы значителен эпизод с русскими миссионерами. Четко выражая сомнительный характер миссионерских стремленийрусскойгосударственнойцеркви, этот эпизод связан с антитезой “официальность” — “естественность”. Узнав о том, что Флягин не новообращенный от Магомета, “отцы-благодетели” проявляют минимальный интерес к его спасению: “Все равно, сыне, где пропадать, а ты молись: у Бога много милости, может быть Он тебя и избавит” (438). Хотя “русские и земляки” — представители официальной церкви не хотят ему помочь и, ссылаясь на апостола Павла (“Послание к ефесянам”), объясняют свою политику “непротивления” идеей равенства (“мы во Христе, а во Христе нет ни еллин, ни жид: наши земляки все послушенствующие”). Они говорят ему, что он раб (“и рабы должны повиноваться”), но в первую очередь он христианин, и поэтому для него нет оснований волноваться: “Твоей душе и без нас врата в рай уже отверзты, а эти во тьме будут, если мы их не присоединим, так мы за них должны хлопотать” (439). (Не оценив миссионерских стараний русских проповедников, татары их убивают.) Здесь мы видим, что, несмотря на жажду присоединиться к “своим” по вере, Флягин-пленник не может чувствовать никакого родства с представителями государственного православия, так как они его отвергают. Тем интереснее, что позже Флягин сам выступает в роли “миссионера-благодетеля”, убежденный в том, что “азията в веру приводить надо со страхом” (440). Испугав татар индийским фейерверком, он исполняет целый ряд церковно-литургических действий: он их крестит, читает “во имя Отца и Сына” и угрозами заставляет почитать за мученика одного из убитых миссионеров и вместо Аллаха поминать Иисуса Христа. Однако, поскольку Флягин подражает русским миссионерам по своим личным причинам, его деятельность предстает в пародийном свете. Используя фейерверк, Иван “Креститель” бежит из татарского плена и возвращается “на Святую Русь”, где встречает неожиданный прием: сначала его секут, потом отец Илья, исповедав его, на три года лишает причастия (он “татарок при себе вместо жен держал”). Наконец, барин, не желая “вблизи себя отлученного от причастия терпеть” (448), выгоняет Ивана. Возвращение на родину не оправдывает его ожиданий. Кажется, что, исполняя пародийное крещение “по-официальному”,
458
Флягин выбирает в своих исканиях окольный путь. “Очарованный странник” еще не прибыл к месту духовного назначения: он становится “вольным” по закону, но его странствование продолжается.
В повести Лескова мы имеем дело с двумя противоположными тенденциями — отрицательной и положительной; одной — в форме общественной критики, другой — в форме идиллизации. Как и в “Соборянах” (и в других произведениях писателя), обе тенденции здесь сосуществуют. Эту двойственность можно отнести к теории Вольфганга Изера об “удваивающейся структуре литературной фикциональности” (thedoublingstructureofliteraryfictionality)5.
У Изера тройное взаимодействие всякого художественного произведения между его “реальным”, “фиктивным” и “воображаемым” (theReal, theFictive, andtheImaginary) аспектами приводит к такому изображению действительности, какой воспринимает ее художник при помощи фиктивных образов и при своей собственной способности воображения, которая отрицает реальное, чтобы реализовать нереальное6. Кажется, на примере Флягина мы можем проследить этот процесс. В изображении столкновений героя с татарами доминирует негативная тенденция критики русского общественного строя. В отличие от мусульман, русские торговцы Флягину не помогают, миссионеры русской церкви ему отказывают, местный поп его наказывает, барин — изгоняет. Сам же он выступает тут прежде всего в качестве буйного, гонимого крепостного, то есть жертвой и неудачником русского общества XIX века.
Но Флягин также жертва в другом значении слова. При исполнении православных обрядов он сам выступает представителем того же общественного строя, хотя и в пародийном виде. Говоря иначе, его шовинизм можно считать следствием данной политической системы. Рассказ о странствованиях Флягина (с одной стороны, беглого крепостного, с другой — простолюдина-праведника) развертывается в двух планах: общественном и личном. Здесь можно указать на концепцию американского ученого Джерома Брюнера о “повествовательном образе мышления” (narrativemodeofthought), развертывающемся одновременно в двух пейзажах — во внутреннем пейзаже сознания и во внешнем пейзаже событий, — которые
______
5 Iser W. The Fictive and the Imaginary. Charting Literary Anthropology. Baltimore, 1993. P. 46—47.
6 См. об этом: Там же. С. 1—21.
459
лишь с трудом можно разъединить7. Чтобы понять развитие действия на этих двух уровнях, нужно воспринять Флягина и как функцию сюжета, и как психологическую личность. На “татарском этапе” жизнеописания поведение героя определяется прежде всего скитальческим положением беглого крепостного, так что в этой части повествования наиболее важную роль играет общественный, а не личный план. Тут надо подчеркнуть, что Флягин в своей двойственности колеблется между этими планами и тенденциями. Он одновременно сочетает в себе элементы и официального православия и простонародной праведнической “истинной” веры; его биография принадлежит и общественно-критической и идиллической сферам, его исповедь произнесена и в общественном и в личном планах.
Что касается цыганской темы в повести Лескова, то здесь основной интерес фокусируется на образе Груши, молодой, вспыльчивой цыганки, в которую влюбился Флягин: “Вот она… где настоящая-то красота, что природы совершенство называется” (470). К таким страстным чувствам герой настолько не привык, что “в этот лукавый час” он называет Грушу антихристианскими именами (“аспидка”, “яркая змея”, “змеица-горынице” и т. п.). Однако барин, у которого Флягин служит конэсером, также уязвлен нерусской красотой цыганки, хотя и бросает ее, собираясь жениться на богатой русской. Интересно, что теперь у Флягина чувственная влюбленность превращается в духовное сострадание, преодолевающее всякие предубеждения о нравственном преимуществе русского народа перед другими этническими меньшинствами. Флягин-странник ощущает особое родство с Грушей, относясь к ней по-христиански (“Что ты, мол, перекрестись: ведь ты крещеная, а что душе твоей будет?”; “…тебе, сиротиночке, особливую келейку учрежду, и ты у меня живи заместо милой сестры” (492). Здесь мы видим, что Флягин способен выйти из конвенционального русского отношения к цыганам, которые в официальном смысле были единоверцами, но считались одной из самых низких инородческих групп Империи8.
______
7 См.: Bruner J. Actual Minds, Possible Worlds, Cambridge, Mass. 1986, P. 11—43; См. также: Carrithers M. Why Humans Have Culture. ExplainingAnthropologyandSocialDiversity. Oxford, 1992. P. 76.
8 Хочется поблагодарить профессора Альфа Граннеса (Университет Бергена) за ценные и поучительные заметки об истории этнических меньшинств в Российской Империи.
460
Объясняясьвлюбвикакбратсестре, Флягинплачет “отчувства”. Не желая жить без любви князя, Груша великодушно переживает за свою соперницу (“…я могу неповинную душу загубить” (492) и думая о самоубийстве, выпрашивает у Флягина клятвенное обещание, что тот исполнит ее желание: “Пожалей меня, родной мой, мой миленый брат; ударь меня раз ножом против сердца” (497). Таким образом, в третий раз лишая человека жизни (он “спихивает ее в реку”, где она тонет), герой ради Груши решает совершить искупление: “…Грушина душа теперь погибшая и моя обязанность за нее отстрадать и ее из ада выручить” (498). Он становится душеспасителем. Простолюдин-праведник старается искупить Грушины грехи своим “очарованным” странствованием, причем егостраданияне бесцельны, но жертвенны9. Страдая за ближнего, он искупает собственные грехи.
В изображении любви Флягина к Груше доминирует положительная тенденция идиллизации. Для главного героя красота цыганки — эстетическое проявление “природы совершенства”, но постепенно его влюбленность превращается в сострадательную любовь. Подобно туберозовской идее “старой сказки” в “Соборянах”, это понятие приобретает нравственное значение религиозного идеала, включающего в себя универсальную христианскую взаимную любовь к ближнему. В идиллически-мелодраматических сценах, изображающих рождение их духовного родства, Флягин выступает положительным героем-праведником, так как по отношению к Груше он преодолевает этнический барьер. В отличие от столкновения Флягина с татарами, в “цыганской части” повествования главную роль играет личный, а не общественный план.
Пройдя утомительный этап искупления (чтобы спасти Грушу и самому “скорее за веру умереть” (499), Флягин, в конце концов, чуть не умирая от голода, уходит в монастырь, “которому, по глубокой вере его, был от рождения предназначен”. По-видимому, Флягин-странник сейчас “доплыл… до последней житейской пристани” (505), но в монашеском призвании “отец Измаил” не способен обрести спокойствие духа. Постоянно искушаемый бесами, он посажен в погреб, где просит у Бога “другой более соответственный дух получить” (511). Читая “Житие преподобного Тихона Задонского”, Флягин-Измаил достигает нового уровня подвижнической жизни (“…и даны были мне слезы, дивно обильные! …все я о родине
______
9 Ansberg A. B. Frame Story and First Person Story in N. S. Leskov. Scando-Slavica, 3, 1957. P. 73.
461
плакал”) и пробуждается в нем пророк: “Наш Измаил в погребе стал очень плакать и войну пророчествовать”. Отныне во Флягине-Иоанне живет провидческий дух, и в начале рассказа герой, покинув монастырь, едет на богомолье на Соловки — к Зосиме и Савватию, чтобы “им перед смертью поклониться” (512). Теперь, снимая свой клобук и надевая “амуничку”, Флягин собирается идти воевать (неизвестно где), так как ему “за народ очень помереть хочется” (513). Флягинский рассказ-исповедь завершается открытым финалом, значит, странствование героя все еще продолжается.
“Очарованный странник” Лескова — в сущности антитетическая нравственная повесть. Свойственная главному герою двойственность (Иоанн-Измаил) определяет его поведение по отношению к инородцам — к татарам и цыганам. Подобным образом повествование построено на противоречии разных тенденций и планов. Что касается столкновения русского беглого крепостного с татарами, то здесь доминирует критическая тенденция: поскольку герой — жертва данного менталитета. Однако в изображении отношения русского праведника к цыганке доминирует положительная тенденция; в личном плане герой выходит за пределы своего общественного статуса, и, следуя общехристианским идеалам, преодолевает предубеждение к инородцам и выступает хранителем и искателем идеалов некоего неофициального, “альтернативного”10 христианства.
Лесков, который не раз критиковал русскую официальную церковь, главной силой православия считал его универсальность — способность объединять разных людей: крепостных и дворян, мирских и духовных, инородцев и русских. По убеждению писателя, суть христианской веры не в церкви, “задавленной государственностью”11, а в “естественном” православии, семя которого носит лесковский герой. “Очарованный странник” Иван Северьяныч Флягин пребывает в поисках этой “истинной” христианской веры.
______
10 Ср.: Onasch K. Die Alternative Orthodoxie. Utopie und Wirklichkeit im russischen Laienchristentum des 19. und 20. Jahrhunderts, Paderborn, 1993.
11 Лесков Н. С. Собрание сочинений: В 11 т. М., 1958. Т. 10. С. 329.